— Ты надолго приехал? — с деланным равнодушием спросила она, подавая полотенце. Но Юрий видел, как напряглась Полина в ожидании ответа. У нее даже сузились зрачки глаз.
— К двадцати трем часам должен быть в лагере.
— Нынче?
Лицо у Полины сразу сделалось грустное. Стараясь не выдать своего огорчения, сказала громко:
— Завтра ведь Виктора встречать нужно.
— Все уже решено. Виктор приедет прямо сюда. А я постараюсь выбраться к вечеру.
Они вошли в дом. Здесь было прохладно и как-то непривычно пусто. Юрий не сразу понял, в чем дело. Когда сел за стол и увидел темное квадратное пятно на обоях, спросил удивленно:
— А часы где? И машинку швейную убрала. И вазу… К себе, что ли, перенесла хозяйка?
— В погреб спрятала.
— Это еще зачем?
— Все соседи с ума посходили. Зарывают ценные вещи, войны боятся.
— Ты бы сказала, чтобы панику не разводили, — поморщился Юрий.
— Не слушают. Они тут лучше нас все знают. Меня же и обругали. Ничего, дескать, не понимаешь, из спокойных мест к нам приехала. А они напуганные. Ведь у них тут кто только не побывал. Я уж не говорю про старые времена. Совсем недавно белополяки были, потом немцы пришли, потом наши… А вчера на кладбище ребятишки ракеты нашли. Целый ящик. В ямке под хворостом.
Полина отошла к окну, задернула шторы, сняла старую, вылинявшую гимнастерку Юрия, висевшую на спинке кровати.
— Ты что, не выбросила ее до сих пор? — спросил Бесстужев.
— И не выброшу.
— Да зачем она нужна?
— Я с ней разговариваю, когда тебя нет.
— Разговариваешь? — у Юрия поползли вверх белесые брови. — Вот чудачка!
— Молчи. — Полина закрыла ему ладонью рот. — Молчи уж, раз не понимаешь.
Теплой, мягкой рукой она гладила его волосы, виски, шею. Сказала полувопросительно:
— Мы ведь никуда не пойдем сегодня?!
— Если хочешь — можно в парк.
— Никуда не хочу. Лучше всего, когда мы вдвоем и вокруг никого нет.
— Вот скоро мне отпуск дадут, и мы целую неделю просидим дома, ладно? Будем жить только друг для друга.
— Мало одной недели, Юрочка, очень мало. И месяца мало. И года тоже мало. Я хочу всю жизнь быть рядом с тобой каждую минуту. — Она прижала к груди его голову, волосы ее закрыли лицо Юрия. — Жадная я теперь стала, ужасно жадная. Что-то сломалось во мне, прорвалась плотина и затопила меня всю.
— Полинка, милая! Нам здорово повезло, что мы встретились, правда?
— Меня ужас охватывает, когда подумаю: а вдруг мы не увидели бы друг друга и ничего не было бы между нами?!
— Вот разница наших характеров, — засмеялся Бесстужев. — Я замечаю хорошее, а ты находишь повсюду страшное.
— Просто-напросто я трусливей тебя. Это вполне естественно.
— Ну, теперь-то уж нам нечего бояться, — сказал Юрий, обнимая ее. — Теперь мы вместе, и ничто не сможет нас разлучить.
В то самое время, когда Бесстужев и Полина сидели у себя дома, в нескольких километрах от Бреста, на противоположном берегу Буга, медленно двигалась по лесной дороге легковая машина. Генерал-полковник Гейнц Гудериан направлялся на передовой наблюдательный пункт. Он спешил, нетерпеливо притопывал левой ногой: солнце уже клонилось к горизонту, а дел на сегодня еще много. Наконец, подполковник фон Либенштейн, невозмутимо сидевший впереди, приказал шоферу остановиться.
— Дальше ехать опасно, господин генерал, нас могут заметить. Нужно пройти пешком.
В лесу совсем не чувствовался ветер, горячий воздух застыл без движения, казался тягучим от густого запаха смолы. Все тело Гудериана покрылось липкой испариной, крупные капли выступили на лбу.
— Сегодня я не завидую Роммелю, — сердито сказал генерал.
— Да, — живо подхватил Либенштейн. — В Африке нет даже таких рощ. Солнце, пески и танки.
— Вы охарактеризовали современный пейзаж Сахары скупо, но точно, — усмехнулся Гудериан.
Либенштейн замедлил шаги возле толстого ствола дуба. Могучие ветви, тянувшиеся почти горизонтально, были покрыты корявыми наростами.
— Сюда, господин генерал.
Они поднялись по лесенке вверх, на прочный деревянный настил, скрытый в гуще ветвей. Возле телефонного аппарата стоял молодой армейский лейтенант в очках, с черным пухом на верхней губе. При появлении генерала он хотел было опустить рукава мундира, закатанные выше локтей, но Гудериан жестом показал: не надо.