Железо под ногами тряслось и грохотало, звуков было столько, будто не одинокий опытный разведчик совершает тайный рейд по тылам противника, а целая рота морских пехотинцев шагает в баню. Причем даже внезапное прекращение движения делу не помогало: еще долго после полной остановки все вокруг громыхало, лязгало и скрежетало, потом становилось тише, потом — значительно тише, а потом, уже минуту или две спустя, лязг и гуканье отражались, по-видимому, от каких-то далеких стен, возвращались, и все начиналось сначала.
В этих условиях попытки сохранить тайну передвижения теряли всякий смысл, и Андрей в конце концов решил шагать, как шагается, тем более что времени оставалось, судя по всему, совсем мало и некогда было уже разводить особую конспирацию.
Некогда было даже остановиться и попытаться понять, как дела у Спиридона. Собственно, и так было ясно, что дела у него — не ах. На всех диапазонах этот неисправимый болтун и менестрель теперь молчал или слабо покряхтывал, и только на УКВ мерно и неутомимо постукивал некий метроном. Время не ждало.
Железный же путь, между тем, несомненно вел куда-то вниз. Горизонтальные переходы все чаще сменялись железными ступеньками лестниц, и лестницы эти становились все длиннее и, судя по явно усиливающемуся лязгу и грому, все железнее. В стене справа изредка попадались двери с разнообразно-однообразными светящимися табличками: „ЗАПАСНОЙ ВЫХОД“, „ВЫХОД ЗДЕСЬ“, „ПОЖАРНЫЙ ВЫХОД“ и даже „ВХОДА НЕТ. ВЫХОД“. Разумеется, эти призывы уже не могли обмануть человека. Один разок, из чистого любопытства, Андрей приоткрыл дверь с зазывной надписью „САМЫЙ ПРОСТОЙ ВЫХОД ИЗ“, понаблюдал, как дедушка вдумчиво кушает чай с вареньем, и двинулся дальше — уже без лишних остановок. Ему было все ясно.
Похоже, что и загадочным владельцам этого железно-решеточного балагана тоже было уже все ясно. Чем дальше, тем все запущеннее выглядело их заманивающе-выманивающее хозяйство. Стали попадаться двери, надписи над которыми были разбиты, или горели только некоторые из букв, или вообще никакие буквы не горели, а сама дверь оказывалась заставлена то какими-то метлами и швабрами, то штабелем пустых ящиков из-под яиц,[6] то шеренгами пустых бутылок.
Видимо, противник отказался уже от всяких попыток с помощью дезинформации, запугивания или подкупа остановить, задержать или обратить в бегство Андрея Т. И несомненно это была победа Андрея Т. Но была ли эта победа полной и окончательной? Следовало и теперь считать, что путь впереди открыт и можно без всяких опасений стремительно преследовать отступающего в панике противника? При обсуждении вопросов такого рода Андрей мог опираться, с одной стороны, на боевой опыт дедушки-подполковника, а с другой — на обширный материал, почерпнутый в свое время из батальной литературы и кино. Однако опыт дедушки было использовать довольно трудно, потому что, если судить по дедушкиным рассказам, наука побеждать сводилась к науке обеспечивать свое подразделение в достаточных количествах боевым питанием и пищевым довольствием. Что же касается литературы и кино, то Андрей в данный момент ничего не мог выкопать из памяти, кроме прекрасной, но довольно бесполезной сейчас фразы: „Наступать! Наступать! Они уже выдыхаются!..“
Между тем, разгулявшаяся фантазия с готовностью предлагала десятки вариантов игры за противника, как-то: скрытые люки в железной решетке, распахивающиеся, когда на них ступает нога человека; обрушивающиеся из-под невидимого потолка чугунные литые болванки, нацеленные точно в темечко; пропускаемый через ржавое железо галерей и лестниц ток высокого напряжения… и так далее, и тому подобное.
И та же самая фантазия обнаруживала полную беспомощность и скудость, когда речь шла об игре за самого Андрея. Если отмести варианты, совершенно не достойные человека, то оставалось только одно: приостановить стремительное продвижение, оглядеться, собрать информацию, спокойно обдумать сложившуюся обстановку.
В конце концов Андрей так и поступил. Правда, не сразу, а только после того, как ему показалось, что дорогу ему перегородил огромный влажный паук, угрюмо сгорбившийся под очередной дверью со слабо светящейся неоновой вывеской: „А ВОТ И В..ОД“. Разумеется, довольно скоро выяснилось, что паук — это не паук вовсе, а невесть как залетевший сюда здоровенный куст перекати-поля, но тем не менее Андрей стремительное продвижение приостановил, вытер ледяной пот, выступивший на шее, и принялся оглядываться, собирать и спокойно обдумывать.
Железный гром и лязг возвращался из сумрака и снова уходил в сумрак, становясь с каждым разом все тише и все непохожее на самого себя, оборачивался громыханием железной крыши на ветру, потом — грохотом далекого контейнеровоза, потом — разноголосицей очереди на пунктах сдачи стеклянной тары… Замечательным было, что это эхо никак не желало затухать совсем — достигнув определенного уровня шума, оно на этом уровне и осталось и больше уже не было похоже на эхо.
Очень осторожно и почти бесшумно Андрей приблизился к перилам и глянул вниз. Внизу уже не было непроницаемо черной пропасти. Там стоял светящийся туман, и в нем, как в экране стереокино, перемещались неясные огромные тени сложнейших очертаний — не то чудовищные щупальца, не то переплетения металлических конструкций. Казалось, мощные прожектора силятся пробиться сквозь туман и шарят, шарят своими лучами в поисках подходящей щели. А эхо, которое уже больше не было эхом, временами разлагалось на отдельные звуки — это были выкрики, мрачное басовое бубнение и звонкие металлические щелчки словно бы переключаемых тумблеров.
Несколько долгих, непередаваемо долгих минут Андрей, свесившись через перила, смотрел и слушал, испытывая такой страх, какого не испытывал еще никогда в жизни. Это был даже не страх. Хуже. Это было холодное бесчестное расчетливое и вполне осознанное нежелание идти туда, вниз, в этот вскрикивающий и щелкающий туман. Туда просто нельзя было идти. Невозможно. Там был конец всему.
Он отшатнулся от перил и повернулся, чтобы бежать. Куда-нибудь. Лучше — вверх. Подальше от светящегося тумана. Но он не побежал, потому что перед ним оказался Генка, собственной персоной.
После разговора Андрея Т. с Напоминанием Генки и бега по железным лестницам Андрей оказывается перед странной компанией, допрашивающей Генку. В черновике Андрей Т. Генку не узнает: „Это был огромный круглый зал, словно дно невообразимого стакана, или точнее — невообразимой консервной банки, потому что все здесь — и стены, и пол — было железным. По всему залу в хаотическом беспорядке были разбросаны столы, стулья, кресла, шезлонги, табуретки, диваны, тахты, козетки, пуфики и кушетки. Однако вся присутствовавшая в зале публика расположилась по почти правильной дуге в ближней к Андрею части зала, фактически прямо перед ним. Публика восседала на своих креслах, козетках и пуфиках, и все внимание ее было сосредоточено на каком-то человеке, прижавшемся к стене прямо под ногами у Андрея, так что Андрей мог видеть только его макушку. Но Андрею было не до этой злосчастной макушки, его потрясла в первую очередь именно публика“.
В описании персонажей, захвативших в плен Генку, в черновом варианте тоже есть добавки. К примеру, страхолюдный толстяк (Самый Первый Блин) описывался кроме всего прочего так: „гора трясущегося жира, сопящая и задыхающаяся“. О попсовом молодом человеке: „Нехорошо, конечно, судить о человеке по его внешнему виду, но у этого типа внешность была такова, что немедленно вызывала в памяти витиеватые и выспренние формулировки, вроде „гнездилища пороков“, или, скажем, „мерзкого сосуда греха“…“ Описан в черновике и персонаж, отсутствующий в окончательном варианте: „Было здесь некое существо (или сооружение?), напоминавшее хорошо сохранившуюся египетскую мумию, запеленутую, однако, не в бинты, пропитанные ароматическими смолами, а в разноцветные провода. Провода опутывали это сооружение (или все-таки существо?) так густо и плотно, что вовне торчал только длинный острый подвижный нос. Существо это мирно возлежало на тахте, разноцветные провода шли от него во все стороны, оно было в общем (если не считать носа, совершавшего временами просто чудеса) неподвижно и откликалось на происходящее только крупными зелеными цифрами, которые иногда вспыхивали по обе стороны носа, там, где у существ обычно находятся глаза, а у этого сооружения были расположены миниатюрные экраны размером с блюдце“. Чуть позже описывается еще один тип (его реплика идет вместо реплики Недобитого Фашиста): „Давно пора, — подтвердил сидевший на самом правом фланге полукольца голый по пояс и тощий, как паук, Людоед-Ящер. Он был интенсивно зеленого цвета и в красных крапинках. Перед ним стояло на столе огромное блюдо с горой чисто обглоданных розовых костей. — Сколько же можно разговаривать? — продолжал он раздраженно. — Обед мы проразговаривали, ужин мы проразговаривали… Вместо завтрака теперь что же — тоже разговоры будут?“
6
Действительно, до картонных „клеточек“, которые всегда помещались в коробки, были ящики — длинные, широкие и невысокие. В них в несколько слоев укладывалась стружка, а на нее яйца. Но такие ящики Андрей Т. по молодости вряд ли смог бы опознать. —