Вот что говорил Тристан:
— Я умираю… Не спорьте, Джонт, на этот раз мне не выкарабкаться. Слушайте. Да слушайте меня, черт побери!.. Лев не должен вернуться на Землю. Да, Лев Абалкин… Я знаю, что он просит отпуск… Знаю… Знаю! На Землю он возвратиться не должен. В крайнем случае — Курорт. Да куда угодно, только не на Землю… Это неважно… Это неважно, я говорю!.. Хорошо, если вы не сумеете… Да-да, я об этом и говорю: если вы не сумеете его удержать здесь, немедленно сообщите на Землю: триста семьдесят — семьсот сорок — три нуля — Европа… (Он повторял этот номер раз пять подряд.) Это неважно. Вы только сообщите, куда он направляется — и все. Но заклинаю вас — только не на Землю! Ему нельзя на Землю… Вы запомнили номер? (Пауза.) Да. Правильно. Прощайте.
Тристан замолкал и через минуту начинал все сначала — почти теми же словами и с теми же интонациями. Он очень мучился, и то о чем он говорил, мучило его, кажется, даже сильнее, чем рана и яд куффу.
Лев попытался вмешаться в этот разговор, хотя и знал, что это бесполезно — для того, кто умирает от куффу, существует только внутренний мир, мир его умирания. Тристан его не слышал — он только все время повторял одно и то же, самое главное для себя, более важное, чем смерть — так всегда бывает с теми, кто умирает от куффу. Через два часа он замолчал — яд парализовал речь.
Перелет занял пять с половиной часов. Посадив машину прямо на крышу госпиталя, Лев подождал, пока Тристана унесут, а потом спустился в столовую и поел. Голова у него трещала так, что он ничего вокруг не видел и не замечал. Он пошел в административный корпус и попросил приема у шефа. Только здесь он заметил, что от него шарахаются, и сообразил, что у него на лице обычная Маска Ужаса. Но он не стал менять лица и в таком виде прошел к Джонатану Гиббсу.
— Я больше не могу, — сказал он ему— Я возвращаюсь домой. Сегодня. Сейчас.
— Да, — сказал Джонатан Гиббс, стараясь на него не смотреть. Губы у него непроизвольно подергивались. — Да-да… Конечно.
— Я в двадцатый раз вас об этом прошу, — сказал Лев. — Вы, по-моему, хотите, чтобы я к дьяволу загнулся здесь.
— Господи, — сказал Гиббс, совсем закрывая глаза. — Да о чем речь! Поезжайте, конечно. Поезжайте…
— Эта история меня доконала, — сказал Лев. — Я больше не могу. Андрей останется за меня. Он полностью в курсе всех дел…
Гиббс молча кивал и кивал головой как китайский болванчик, а потом сказал умоляюще:
— Лев, милый, вы не можете… свое лицо… зачем это вам сейчас?..
— Простите, — сказал Лев и привел свое лицо в порядок. Через три часа он внерейсовым „призраком“ улетел на Землю.
Никто его не задерживал, даже и не пытался. Тристан, полностью парализованный, лежал в госпитале, врачи обещали, что он будет жить.
Собственно, черновик от последующих вариантов отличается только редкой, кое-где, стилистической правкой. В большинстве случаев Авторы добавляют выразительности тексту, используя для этого повтор. „Никаких силовых контактов“, — говорит Сикорски. Авторы усиливают: „Никаких силовых контактов. Вообще никаких контактов“. Точно так же, когда Каммерер вспоминает данные листа № 1, в черновике он вспоминает только начало: „Профессиональные склонности: зоопсихология, театр, этнолингвистика“. Потом Авторы дополняют: „Профессиональные склонности: зоопсихология, театр, этнолингвистика… Профессиональные показания: зоопсихология…“
ЖВМ впервые был опубликован в журнале „Знание — сила“ в 1979–1980 годах, два года спустя — в сборнике „Белый камень Эрдени“. После этого ЖВМ выдержал много переизданий в авторских сборниках в региональных издательствах: с ОО, ВНМ и ХВВ (Кишинев: Лумина, 1983), с ПКБ и рассказами (Рига: Лиесма, 1986), с ПНВС и ПИП (Фрунзе: Мектеп, 1987), с ОО и ВГВ (Томск: кн. изд-во, 1989)… Но особенно популярность ЖВМ заметна по региональной печати того времени: „Ленинец“ (Уфа, с декабря 1981 по август 1982), „Волжский комсомолец“ (Куйбышев, с июля 1982 года по январь 1983), „Молодой дальневосточник“ (Хабаровск, с ноября 1985 по апрель 1986)…
Эпиграф к повести был упущен только в двух изданиях: в сборнике „Белый камень Эрдени“ и рижском издании. Об эпиграфе в сборнике БНС рассказывал: „…его мы были вынуждены выбросить под давлением идиота-редактора, которому кто-то по секрету сообщил, что „Стояли звери…“ и т. д. — это слегка переделанная маршевая песня гитлерюгенда (!)“. Рижское издание публиковалось по варианту „Белого камня Эрдени“. В этих же двух изданиях в самом тексте, когда упоминается это четверостишье (в рассказе Майи Глумовой о детстве), „в них стреляли, они умирали“ исправлено на „они кричали, их не пускали“. В этих же двух изданиях главы с подзаголовком „Из отчета Льва Абалкина“ имеют еще подзаголовок: „ОПЕРАЦИЯ „МЕРТВЫЙ МИР““. Также имеются в этих изданиях и сноски: „Андроид (фантастич.) — человекообразный“, „Ментоскопирование (фантастич.) — исследование подсознания с помощью прибора, „читающего мысли“ (ментоскопа)“.
По поводу заглавных букв и имен собственных. Почему АБС практически во всех произведениях цикла „Полудня“ профессию „учитель“ употребляют с заглавной буквы, догадаться несложно — это показывает уважение будущего человечества к этой профессии. В ЖВМ также с заглавной пишется и вторая профессия, которая учит, — Наставник. Но чем объяснить написания „Прогрессор“ (другие профессии пишутся со строчной), „Голованы“ (представители других цивилизаций пишутся со строчной)? Вообще же, если брать проблему имен собственных, которые и пишутся с заглавной буквы, то ЖВМ как никакое другое произведение АБС дает множество примеров: Музей Внеземных Культур или Музей внеземных культур, площадь Звезды или Площадь Звезды, Спецсектор предметов материальной культуры невыясненного назначения или спецсектор Предметов, а может быть, и спецсектор предметов… И еще один вопрос для лингвиста: как правильно должно звучать название жителя планеты Тагоры: тагорец или тагорянин?
Еще один интересный факт по поводу всяческих названий. Как писалось в этом исследовании (в разделе, рассказывающем о раннем варианте УНС): „В „Беспокойстве“ (в издании „Миров“ и далее) издатели с разрешения Б. Н. Стругацкого изменили Мировой Совет на Всемирный совет, так как в завершающих цикл Полудня повестях (ЖВМ, ВГВ) он именуется именно так. Хотя как раз здесь правильность замены под вопросом, так как „Беспокойство“ относится скорее к ранним произведениям цикла (ПXXIIВ, ПКБ), где название этого органа — „Мировой Совет““. Так вот, уточним: в ЖВМ Всемирным совет называется только начиная с „Миров“. В более ранних изданиях он все же — Мировой Совет…
Первое, журнальное издание было несколько сокращено. По сравнению с журнальными публикациями других произведений — в меньшей степени (изредка убраны предложение-два, в основном описательного характера). Впрочем, некоторому сокращению (отличающемуся от сокращений в „Знание — сила“) подверглись и публикации в сборнике „Белый камень Эрдени“ и в рижском издании. Но есть в журнальной публикации (и только в ней, даже в рукописях этого нет) и дополнение, поясняющее смысл работы Прогрессора. Во время обсуждения проблемы „подкидышей“ Каммерер думает: „Но я-то, к сожалению, не был нормальным человеком в этом смысле слова. Я, к сожалению, и был как раз одним из тех, на долю которых выпало улаживать“. После этого в журнале идет продолжение фразы: „…все, что могло стать опасным для человечества и прогресса. Именно поэтому такие, как я, оказывались иногда в чуждых мирах и в чуждых ролях. Вроде роли имперского офицера в феодальной империи на Саракше, которую играл в свое время Абалкин“.
Некоторые изменения в тексте ЖВМ удивляют. К примеру, в черновике, первом издании, а также некоторых других, Щекн, первый раз заговорив со стариком из „добрых людей“ (экспедиция „Мертвый мир“), произносит: „Я тебе покажу „собаку“! <…> Старый болтливый козел!“ В чистовике (вероятно, простая опечатка Авторов) вместо „козел“ напечатано „котел“. Также („Старый болтливый котел!“) публикуется и в ряде изданий, пока на это странное сравнение не обращает внимание Леонид Филиппов (редактор „Миров братьев Стругацких“) и, вероятно, советуясь с БНС, правит: „Старый ржавый котел!“ В собрании сочинений „Сталкера“, так как текст проверялся и по другим изданиям и по рукописям, „старый болтливый козел“ восстановлен.