<…>
А вот погибший Тристан Гутенфельд — о нем я не слышал никогда и ничего. А между тем он вел Льва Абалкина последние двадцать два года, бессменно. Один. Он и только он. Что само по себе поразительно, если учесть, что Лев Абалкин мотался по всему космосу… Что-то вроде персонального врача… Здоровье нашего Льва Абалкина представляло такую общественную ценность, что к нему был приставлен персональный врач…
Отношение голованов к Абалкину в сценарии дается более определенное: „Они прибыли туда изучать голованов: Комов, Раулингсон, Марта и этот угрюмый парнишка-практикант… У него было тогда очень бледное лицо и длинные прямые волосы, как у американского индейца… Я помню, все поражались, как голованы приняли его. Они его полюбили. Голованы любить не умеют, но этого парнишку они полюбили сразу…“
В сценарии Учитель Федосеев после разговора с Абалкиным сам является в гости к Каммереру, потому что:
И я только сказал ему про вас… Что журналист Каммерер ищет его, чтобы повидаться… И вот тут произошло нечто совсем уж необъяснимое. То, из-за чего я здесь. Все это время я просидел в клубе как на иголках… Наваждение какое-то… Представьте себе, он уже садился в глайдер и тут услышал ваше имя. Лицо его буквально исказилось. Я не берусь передать это выражение, да я и не понимаю его. Он переспросил меня. Я повторил, уже сомневаясь, правильно ли я поступаю. Он спросил ваш адрес. Я сказал. И тогда он проговорил… нет, прошипел!.. что-то вроде: очень хорошо, с удовольствием с ним повстречаюсь… Я так ничего и не понял. Я пришел к вам сейчас, во-первых, потому, что мне стало страшно за вас…
Вместо Гриши Серосовина в сценарии два персонажа: сам Серосовин (только упоминается) и Гриша Каммерер — сын Максима Каммерера. Именно Гриша Каммерер — чемпион по субаксу, именно его Сикорски (которого, кстати, в сценарии зовут не Сикорски, а Сикорский) ставит охранять детонаторы в Музее. И он же, Гриша, присутствует вместе с отцом при „битве железных старцев“ (разговоре Экселенца и Бромберга).
Интересна и подробность, упомянутая в финале сценария. После последних слов повести „И Майя Тойвовна Глумова закричала“ в сценарии добавка: „И серый диск со знаком Ж рассыпался в прах и исчез“.
Есть в сценарии и эпилог, отсутствующий в повести. Этот эпилог своим стремлением расставить все точки над „и“ несколько напоминает эпилог в сценарии ОУПА:
Спустя годы и годы Максим Каммерер сидел в кабинете Экселенца за столом Экселенца и в кресле Экселенца. Перед ним лежала раскрытая папка, и он снова перебирал фотографии: Лев Абалкин в детстве, Лев Абалкин — курсант, Лев Абалкин — имперский офицер… Были там и фотографии Майи Глумовой, и старого учителя, и даже голована Щекна.
„…Двадцать пять лет прошло с тех пор, — думал Максим. — Четверть века. Мы так ничего и не сумели понять. Мы так и не узнали, что произошло с Тристаном Гутенфельдом. Мы так и не разгадали тайну „детонаторов“. Оставшиеся десять „подкидышей“ благополучно здравствуют и работают, по-прежнему ничего не зная ни друг о друге, ни о тайне своего происхождения. Несмотря на мои настойчивые требования, Мировой Совет так и не решился раскрыть их тайну и предать гласности историю Льва Абалкина… Тем более что мы так и не знаем до сих пор, что же это было: проявление загадочной и страшной программы или роковая цепь случайностей, порожденная страхом, подозрениями и тайной…“
И еще одна интересная интерпретация в сценарии. В повести Каммерер, думая о прогрессорстве и прогрессорах, рассуждает:
Прогрессоры. Так. Признаюсь совершенно откровенно: я не люблю Прогрессоров, хотя сам был, по-видимому, одним из первых Прогрессоров еще в те времена, когда это понятие употреблялось только в теоретических выкладках. Впрочем, надо сказать, что в своем отношении к Прогрессорам я не оригинален. Это не удивительно: подавляющее большинство землян органически не способно понять, что бывают ситуации, когда компромисс исключен. Либо они меня, либо я их, и некогда разбираться, кто в своем праве. <…> Потому что либо Прогрессоры, либо нечего Земле соваться во внеземные дела…
В сценарии же размышление о прогрессорах звучит совсем иначе:
…Значит, он был шифровальщиком имперского адмиралтейства. Я не знаю более омерзительного государства, чем Островная империя на планете Саракш… а имперское адмиралтейство, говорят, самое омерзительное учреждение в этом государстве. Наши бедные прогрессоры из кожи лезут вон, пытаясь сделать эту клоаку хоть немного лучше, но клоака остается клоакой, а прогрессоры делаются хуже. Они становятся опасными… Прогрессор, работавший имперским шифровальщиком и оказавшийся на грани психического спазма, — да, пожалуй, это действительно опасно…
Есть и досадные оплошности. Рассказывает Евгений Шкабарня:
Из текста ЖВМ известно, что Эрнст-Юлий Горн, Наставник Льва Абалкина по школе Прогрессоров, в 72-м году погиб на Венере при восхождении на пик Строгова, а врач Ромуальд Крэсеску („старикан (сто шестнадцать лет!)“), наблюдающий врач Абалкина по школе Прогрессоров, на момент описываемых событий „пребывал на некоей планете Лу, совершенно, по-видимому, вне пределов досягаемости“.
В ЖВМ-с в издании „Миров братьев Стругацких“ все наоборот: наставник Абалкина Эрнст Юлий Горн „вне пределов досягаемости. Некая планета Лу, я даже никогда не слышал о такой. Ему сто шестнадцать лет, а он продолжает работать… А вот до Ромуальда Кресеску я уже не доберусь никогда. В семьдесят втором году погиб на Венере при восхождении на пик Строгова“.
На первый взгляд может показаться, что Авторы сделали как бы рокировку биографий героев: в первом случае на Венере погиб Наставник, во втором — наблюдавший Абалкина врач. Однако через несколько страниц и в тексте ЖВМ, и в ЖВМ-с следует одна и та же, справедливая для „Жука…“ и неуместная теперь в сценарии, фраза, Экселенц говорит Максиму:
„— Плохо! Наставник умер“.
Неясно, кем допущена эта оплошность. Понятно только, что в ЖВМ-с надо либо привести биографии указанных персонажей в соответствие с текстом „Жука…“, либо исправить „Наставник умер“ на „врач умер“.
По поводу этого киносценария БНС в „Комментариях“ пишет: „Мы писали его (год спустя после „Хромой судьбы“ и на материале „Хромой судьбы“) специально для хорошего знакомого АН — белорусского[8] режиссера Бориса (кажется) Ивченко. Я уже толком не помню, что там, собственно, случилось — то ли Минская киностудия „Беларусь“ заартачилась, то ли режиссеру сценарий не показался, но в результате фильм (под странным названием „Искушение Б.“) был снят лишь несколько лет спустя совсем другим режиссером и на совершенно другой киностудии“.
Этот киносценарий принято считать оригинальным произведением Авторов, как, допустим, „Тучу“ или „Сталкера“. Ведь здесь присутствует не простое переписывание сюжета определенной повести с изменениями, нужными именно для кино. К примеру, для кино необходима зрелищность… Или требуется донести до зрителя какую-то мысль не посредством описания или размышления автора в повествовательной форме, а посредством образа или монолога (диалога). Киносценарии по ПНВС (не „Чародеи“, а именно „ПНВС“) или по ОУПА сравнительно недалеко отстоят от соответствующих повестей: те же (или почти те же) герои, тот же (или почти тот же) сюжет.
Сюжет же ПЛЭ только краем затрагивается в ХС. Не столько даже сюжет ХС похож на сюжет ПЛЭ, сколько в ХС описываются мысли Авторов, предварительные наброски и варианты этого сюжета в процессе работы над ПЛЭ. Можно даже сказать, что ХС — чудесный образчик того, как случайные эпизоды из жизни автора (встреча с отравившимся соседом на лестничной площадке или преследующее автора „клетчатое пальто“) превращаются в дополнения к сюжету: „Курортный городишко в горах. И недалеко от города пещера. И в ней — кап-кап-кап — падает в каменное углубление Живая Вода. За год набирается всего одна пробирка. Только пять человек в мире знают об этом. Пока они пьют эту воду (по наперстку в год), они бессмертны. Но случайно узнает об этом шестой…“ Как преобразовался первоначально задуманный финал: „…и превращался в конце мой альтруист-пацифист в такого лютого зверя, что любо-дорого смотреть, и ведь все от принципов своих, все от возвышенных своих намерений…“ О ПЛЭ в ХС будет еще рассказываться ниже, в части, посвященной ХС, пока же рассмотрим изменения в текстах самих ПЛЭ.