Обращают внимание Авторы и на жаргон фловеров, поэтому фразу „Он обсохнет к дождеванию“ они правят на „Он выцветет к дождеванию“.
В большинстве случаев при рассмотрении правки других черновиков можно видеть, что Авторы сокращают, убирают лишние с их точки зрения подробности, ненужные слова, фразы, эпизоды. С черновиком же ОЗ происходит наоборот: Авторы вставляют слова, фразы, эпизоды, которые более оттеняют текст или добавляют ему выразительности.
„Не капризничайте“, — говорит Агасфер Лукич Демиургу. Авторы добавляют: „Раньше вы не капризничали!“
„Хорошо, хорошо, мы уже говорили об этом… Человек разумный — это не всегда разумный человек…“ — замечает Демиург. Авторы усиливают: „Хорошо, хорошо, мы уже говорили об этом… Все это я уже от вас слышал: человек разумный — это не всегда разумный человек…“
Распоряжение Демиурга по телефону вначале звучало так: „Постельное белье опять сырое. Потрудитесь заменить“. Фраза звучит странно, можно подумать, что Демиургу нужно постельное белье и что Манохин собственноручно перестилает ему постель. Авторы правят: „Постельное белье в номерах опять сырое. Проследите“.
О телефонных приказах и просьбах Демиурга Манохин пишет: „Логики во всем этом я давно уже не ищу“. Авторы усиливают: „Смысла или хотя бы простой логики…“
В начале рассказа о шофере Грине Авторы уточняют: „Дело было еще в Ташлинске“. А в рассказе о Суслопарине добавляют: „Никаких субстанций, никаких религиозных представлений — ничего этого он признавать не желал“ и „с чадами и домочадцами“. Рассказывая о директоре обсерватории, Манохин упоминает, что ему присуща „сухая“ логика. Авторы правят: „жесткая“ логика. И о себе Манохин пишет: „Надоело быть вдумчивым и осторожным ученым“. Авторы находят более точное и эмоциональное: „До смерти надоело числиться вдумчивым и осторожным учёным“.
Астрономическая теория, по словам Манохина, „могла быть ложной, она могла быть истинной, но она никак не была абсурдной“. Даже предположить, что Манохин занимался бы абсурдной теорией, трудно, поэтому Авторы правят „не была абсурдной“ на „не могла быть названа невозможной“.
Манохин предлагает Агасферу Лукичу: „Редкость. Особое сочетание физических условий. Вот и с моими „кладбищами“ пусть будет так же“. Авторы во время правки черновика добавляют: „Только пусть они будут (если их нет)“, — тем самым показывая, что Манохин до сих пор верит в их существование.
Позже, уже при подготовке к печати, Авторы в речи Агасфера Лукича, обращенной к Колпакову после его разговора с Демиургом, делают вставку: „Ведь пришлось бы руку поднять на отечество свое, на все человечество!“
На пояснение Демиурга „я вовсе не имел в виду вас персонально“, майор госбезопасности в черновике отвечает: „Тогда так. Все, чего мы хотим, изложено в Программе Партии“. Потом Авторы уточняют и дополняют ответ майора: „Ах, вы имели в виду… Знаете, все, чего мы хотим, изложено в Программе Партии. Прочтите, там все написано“. И позже, когда Демиург говорит Манохину: „Ведь ваша эпоха — это эпоха могущественных организаций, а я по старинке все вожусь с отдельными фигурами“, то в черновике добавляет: „Надлежит подумать“. Позже Авторы исправляют: „Вы навели меня на мысли, благодарю вас“.
В справке по поводу странных замечаний майора (о жене и дочери Манохина) первоначально идет: „Не было и нет среди моих знакомых женщин с именем Соня…“ И опять Авторы усиливают: „Не было и нет среди моих близких и друзей, а также среди знакомых женщины с именем Соня…“
Позже, когда Манохин описывает телефонный разговор с майором, говорится: „Он был приветлив, но от встречи уклонился…“ Авторы уточняют: „Он был приветлив и вполне дружелюбен…“
Разговор между Демиургом и Агасфером Лукичом происходит „на каком-то сугубо экзотическом языке…“. Авторы добавляют: „…которого я никак освоить не могу…“ А вот визг Агасфера Лукича при дальнейшей ссоре Манохин описывает так: „Визг этот был не животный и не механический“. И вновь добавка: „…и не электронный“.
В описание Матвея Матвеевича при первом появлении его у Демиурга Авторы также добавляют: „И этот ужасающий местечковый акцент!..“ В речи же Матвея Матвеевича, когда он критикует учение Христа, вместо чернового „надлежит любить врага своего и подставлять ему вторую щеку“ — „надлежит любить врага своего и подставлять ему все новую и новую щеку“. „Око за око, зуб за зуб“ сначала называется — КЛИЧ, потом правится на ЛОЗУНГ. Во фразе „Обидчики и нападатели вольготно разгуливают по жизни“ ВОЛЬГОТНО заменяется на ПРИВОЛЬНО. И все эти свои измышления Матвей Матвеевич „внушал нам“, как пишет Манохин; позже правится на „втолковывал нам“.
Самосвал, который обдал грязью Манохина, сначала описывается просто — „промчался“; Авторы добавляют звук: „Грохоча и лязгая, промчался…“ И остановившись, самосвал стоял „с распахнутой дверцей“; исправлено на „стоя совершенно наперекосяк“. Описывая странную картину, как все прохожие улыбаются и приветствуют друг друга, Манохин предполагает: „Можно было подумать, что нынче утром <…> власть в городе захватили исступленные славянофилы…“ СЛАВЯНОФИЛЫ исправлено на ПОЧВЕННИКИ. Кассиршу Аэлиту („Чего вы все лезете со своими десятками? Нет у меня рублей, не видите, что ли?“) Авторы тоже правят: вместо обычного „не видите“ ставят более грубое „ослепли“. А в речи грузчиков: обычное „подбери ноги-та“ — на „подбери корпуса“. А вот бывшее в рукописи и относящееся к Манохину грубое слово „вырубился“ изменяют на более нейтральное „отключился“. (Кстати, позже, когда Агасфер Лукич зарезал Муджжу, Авторы в отношении Манохина делают обратную правку — „отключился“ на „вырубился“.)
При описании острова Патмос вначале в черновике только сообщалось, что его населяло несколько десятков диких фригийцев. Затем Авторы правят черновик и добавляют: „И сотня ссыльных“. А позже исправляют и эту фразу: „Кроме фригийцев и коз из крупных млекопитающих обитали там также и ссыльнопоселенцы“.
Матвей Матвеевич не просто (как в черновике) в который уже раз перечитывает роман, а перечитывает „с наслаждением“. А вот роман Ивана Шевцова, который он перечитывает, в черновике не „Во имя отца и сына“, а „Тля“. После описания обиталища Матвея Матвеевича и перед описанием его идейных принципов Авторы вставляют: „В этом весь Матвей Матвеевич“. И чуть позже, когда описывают его теоретическую беспощадность и мстительность, добавляют: „Как сам Иегова“.
Речь Матвея Матвеевича на кухне слушают Парасюхин и Колпаков. Парасюхин взбешен, а вот о Колпакове говорится только, что он „вежливо улыбается и корректнейше кипятит себе молоко в кастрюльке“. Позже Авторы добавляют: „Видимо, он глубоко и тщательно обдумывает вопрос, куда ему отнести Матвея Матвеевича. К злакам или к плевелам? К агнцам или к козлищам? Истребить его в запланированном армагеддоне или, наоборот, возвысить?“ И после описания ссоры (когда к ней еще подключился Агасфер Лукич) снова в черновике идет только: „Петр Петрович Колпаков неопределенно улыбается“, а в изданиях добавлено: „…видимо, размышляя, куда ему отнести Марека Парасюхина“.
И далее Авторы продолжают вставлять определения. „Происходит взрыв“ — „Происходит ДВОЙНОЙ взрыв“, „усматривает в дурацкой частушке Агасфера Лукича выпад“ — „усматривает в дурацкой частушке Агасфера Лукича ЗЛОБНЫЙ выпад“, „начисто лишен чувства юмора“ — „начисто лишен ДАЖЕ САМОГО ЭЛЕМЕНТАРНОГО чувства юмора“.
Добавлены определения и в упреках Агасфера Лукича по поводу душевных терзаний Манохина. Демиургу при подвижках пространства грозило не просто небытие, а АБСОЛЮТНОЕ небытие. Астрономическая теория, излившаяся с кончика шкодливого пера не просто избалованного теоретика, но и КАПРИЗНОГО. А сами слова Агасфера Лукича в черновике подаются как „град его упреков и репримандов“. РЕПРИМАНДОВ позже заменено на ДИАТРИБ. Себя же Манохин называет УБЕЖДЕННЫМ (позже исправлено на ЗАКОРЕНЕЛЫМ) атеистом. В размышления Манохина добавлено „Я не люблю без гипотез, я не умею без них“, и пару раз добавлено вводное „сами понимаете“ — для придания разговорности стилю.