Она показывает руками. Инспектор молчит.
Третий вариант сценария, который также присутствует в архиве, отличается и от повести, и от опубликованного сценария многими деталями, действующими лицами и финалом. Поэтому здесь он приводится полностью.
Заснеженная долина, окруженная неприступными отвесными скалами. Нетронутый, ослепительно-белый снег под чистым, ослепительно-синим небом в широком кольце страшненьких, мутно-сизых иззубренных стен. И посередине долины приземистое двухэтажное строение с плоской крышей. Тишина и безлюдье.
Перед крыльцом строения останавливается маленький автомобиль. Открывается дверца, и на утоптанный снег ступает высокий человек лет сорока пяти с увесистым портфелем в руке. Это полицейский инспектор Петер Глебски, герой нашего фильма. Он захлопывает дверцу, снимает противосолнечные очки и оглядывает фасад строения. Здание уютное, старое, желтое с зеленым. Над крыльцом вывеска: «У Алека Сневара». С крыши свисают гофрированные сосульки толщиной в руку, а высокие ноздреватые сугробы по сторонам крыльца утыканы разноцветными лыжами.
Глебски поднимается на крыльцо и входит в просторный холл с низким деревянным потолком. Тускло отсвечивают лаком модные низкие столики, не очень гармонирующие с массивными, обитыми кожей широкими креслами. В глубине холла — стойка небольшого уютного бара, блеск разнокалиберных бутылок с яркими этикетками, своеобычные круглые табуретки на высоких ножках.
У стойки двое: тощее гибкое существо в джинсовом костюме, не то мальчик, не то молоденькая девушка, бледное треугольное личико наполовину скрыто огромными черными очками, на губе — прилипшая сигарета; и длинный пожилой человек в полном вечернем костюме — фрачная пара, фалды до пяток, накрахмаленная манишка, галстук бабочкой, сед; редкая прядь аккуратно зализана через лысину.
— Совершенно верно, Брюн, дитя мое, — басовито воркует пожилой. — Каждый настоящий волшебник — это всегда немного фокусник. Вопрос ведь в том, с какой стороны на это смотреть. В старину нас сжигали как волшебников, а сейчас презирают как фокусников…
— Да бросьте вы, господин Бар… дю…
— Дю Барнстокр.
— А, все равно мне вас не выговорить… Я говорю — бросьте трепаться. Вам что — лучше было бы, чтобы вас сжигали?
— Избави бог! Но что это у вас? Где вы подцепили эту гадость?
Дю Барнстокр протягивает руку и делает хватающее движение над плечом Брюн. Разжимает ладонь. На ладони шевелится огромный мохнатый паук. Брюн соскакивает с табурета пятится.
— Дурацкие шутки!
Дю Барнстокр сжимает ладонь в кулак и снова разжимает пальцы. На ладони ничего нет.
— Ерунда! — говорит Брюн и снова взбирается на табурет. — Из рукава. Хилая работа, господин дю Бан… Барб…
— Дю Барнстокр. Нет, дитя мое. Это было бы слишком элементарно. Держать в рукаве таких опасных тварей…
Брюн отдирает от губы окурок, осматривает его и тычет пепельницу на стойке.
— Вы мне лучше сигаретку сотворите… — ворчит «оно». Дю Барнстокр вздыхает, разводит руками и снова их сводит. Между пальцами у него дымится сигарета, и он с поклоном протягивает ее Брюн.
— Вот это другое дело, — говорит Брюн. Глебски подходит к ним.
— Простите, — говорит он. — Где я могу найти госпожу Сневар?
Брюн тычет рукой с сигаретой в сторону.
— Туда, — говорит «оно».
Инспектор идет в указанном направлении, откидывает портьеру, входит в полутемный коридор и толкает дверь с табличкой «КОНТОРА».
В залитой солнцем комнате — письменный стол, несколько стульев, тяжелый стальной сейф. Из-за стола навстречу Глебски поднимается миловидная женщина лет тридцати пяти в меховом жилете поверх ослепительно белой блузки, в спортивных брюках и пьексах.
— Госпожа Сневар? — осведомляется Глебски.
— Да. Чем могу служить?
— Я из Мюра. Полицейский инспектор Петер Глебски.
— Прошу садиться, — говорит госпожа Сневар и садится сама. Глебски садится по другую сторону стола.
— Итак? — говорит он.
На лице госпожи Сневар появляется выражение озадаченности.
— Простите? — говорит она.
— Что у вас тут случилось?
— У нас? Тут? Не понимаю…
— Вы — госпожа Сневар? Хозяйка этого отеля?
— Да…
— Разве не вы вызывали полицию?
— Я?! — Пораженная госпожа Сневар приподнимается со стула. Несколько секунд они смотрят друг на друга. Затем Глебски расстегивает портфель, достает телеграфный бланк и протягивает через стол.
— Значит, это не ваша телеграмма?
Госпожа Сневар читает телеграмму, затем качает головой и возвращает ее инспектору.
— Подписано моим именем, Кайса Сневар, все верно… Но я никаких телеграмм не давала. И ничего такого у нас никогда не случалось, никто не рубил лыжи топором, никто шины у автомобилей не портил…
— Та-ак… — говорит Глебски. — Телеграмма передана в Мюр по телефону от вас сегодня в час ночи. Это мы проверили. Кто мог это сделать?
— Понятия не имею… В час ночи? Сегодня? Нет, не знаю. Ночью я спала…
— В номерах телефоны есть?
— Нет. Только здесь, у меня… — Она указывает на телефон на столе. — Разумеется, есть еще таксофон в холле… Может быть, оттуда?
— Может быть… — Глебски тянется к телефону. — Вы разрешите? — Он набирает номер. — Капитан? Это Глебски. Да, я на месте. Рад сообщить, что ничего здесь такого не произошло… Да, ложный вызов… Да нет, нет, все правильно, я только что говорил с хозяйкой, она ничего не знает… Что? Да, было бы неплохо, но для этого требуется пустяк — выловить этого типа… Что? Ладно, можно попытаться, тем более что место здесь чудесное… Нет-нет, я шучу, конечно… Хорошо. Завтра к двум вернусь… А? Ага… Какая-какая настойка? Понятно. Непременно… Ладно. Привет.
Глебски вешает трубку и откидывается на спинку стула.
— Насколько я понимаю, — говорит госпожа Сневар, — кто-то из моих гостей…
— Увы! — говорит Глебски.
— Я приношу глубочайшие извинения, господин инспектор. У меня нет слов…
— И не надо, — прерывает ее инспектор добродушно. — Я, знаете ли, давно уже вышел из того возраста, когда возмущают ложные вызовы. И вообще, нет худа без добра. Я с удовольствием проведу у вас день и ночь за казенный счет. Что это у вас тут за знаменитая эдельвейсовая настойка?
— Господин инспектор! — торжественно произносит госпожа Сневар. — Отель постарается загладить свою невольную вину всеми средствами, какие только есть в его распоряжении. Начиная от эдельвейсовой настойки и кончая самым благоустроенным номером… Она встает. Глебски тоже поднимается.
— Прошу за мной, — говорит госпожа Сневар. Они проходят по коридору и выходят в холл.
У стойки бара произошли некоторые изменения. Дю Барнстокра уже нет, Брюн стоит за стойкой и отмеряет в высокий стакан прозрачную жидкость из квадратной бутылки, а на табурете перед стойкой восседает румяный красавец-гигант, этакий белокурый викинг в лыжном костюме, и еще возле стойки стоит, ссутулившись, маленький бесцветный человек в мохнатой дохе и длинноухой меховой шапке, с отечным неприятным лицом.
Госпожа Сневар берет инспектора за локоть и подводит к бару.
— Господа, — произносит она. — Позвольте представить вам нашего нового гостя…
— Петер Глебски, — говорит инспектор. Белокурый гигант, широко ухмыляясь, отзывается:
— Олаф Андварафорс, к вашим услугам.
— Хинкус… — бурчит малорослый.
— Как? — переспрашивает инспектор.
— Хинкус! — пискляво орет малорослый. — Ходатай по делам несовершеннолетних! Дадут мне наконец мою бутылку? Или так и будут весь день меня знакомить? Знакомят и знакомят, то с одним, то с другим…
— Ну-ну, нечего скандалить, приятель, — добродушно произносит Олаф Андварафорс — Извините за знакомство…
Брюн достает из-под стойки бутылку и швырком сует ее Хинкусу.
— Берите ваше пойло и скройтесь с глаз! — говорит «оно».
— Брюн! — сердито произносит госпожа Сневар.