— Почему вы думаете, что это — другой? — быстро спрашивает инспектор.
— А вы почему думаете, что это — Олаф Андварафорс? — возражает Мозес.
Несколько секунд Глебски молча смотрит на него, затем достает ключ, отпирает дверь и распахивает ее перед Мозесом
— Прошу, — приглашает он.
Мозес неуверенно входит, Глебски входит следом и включает свет. Мозес молча смотрит на мертвеца. На лице его ни страха, ни брезгливости, ни благоговения. Оно выражает только бесконечную усталость и равнодушие.
— Ну? — говорит Глебски.
— Да, — отзывается Мозес — Это на самом деле Олаф Андварафорс. Я удивлен.
— Что? — сейчас же спрашивает Глебски. — Что вас удивило'
— Вот это… — неопределенно отвечает Мозес. Он озирается, затем ковыляющей походкой идет по номеру, словно бы ищет чего-то. Глебски напряженно следит за ним. — Да, это на самом деле Олаф Андварафорс, — повторяет механически Мозес — Это неприятно. Но это исправимо…
— Вы что-нибудь ищете? — вкрадчиво осведомляется Глебски.
— У Олафа Андварафорса должен быть чемодан. Где он?
— Вы ищете его чемодан? А что в нем?
— Где он?
— Чемодан у меня, — говорит Глебски. — Это хорошо, — говорит Мозес — Я хочу, чтобы он был здесь. Принесите.
Глебски кивает.
— Хорошо, — говорит он, — Но сначала вы ответите мне на мои вопросы.
— Отнюдь, — возражает Мозес — Я не стану отвечать на ваши вопросы. Давайте сюда чемодан.
— А почему, собственно, я должен отдать вам чемодан Олафа? Разве он ваш?
— Мой, — говорит Мозес — Если говорить точно, это мой чемодан.
— Докажите, — предлагает Глебски. Мозес молчит.
— Докажите, что чемодан принадлежит вам, и я вам его отдам. Ну, например, что в нем?
Мозес медленно качает головой.
— Не надо, — бормочет он. — Не хочу. Я очень устал. Мне надо лечь.
Тяжело и часто дыша, он выходит из номера, грузный, обмякший, какой-то жалкий и нелепый в меховом комбинезоне и длинноухой шапке, выходит, хромая, опираясь на свою толстенную трость. Глебски молча выходит следом, запирает дверь и, сдерживая шаг, спускается за Мозесом по лестнице в холл.
В холле, возле столика с винтовкой, сидит, кутаясь в халатик, госпожа Сневар с распущенными волосами, в больших расшитых шлепанцах на голых ногах. Мозес, не глядя на нее, проходит и скрывается за своей портьерой. Глебски садится рядом с госпожой Сневар.
— Вы чего не спите? — спрашивает он.
— Не знаю… Не могу… — отвечает она. — Что это выделали с господином Мозесом? Я вышла, смотрю — нет никого… Даже испугалась немного…
— Мозес был связан с Олафом, — говорит Глебски. — Все это до неприятности странно.
— Да, странно… — Госпожа Сневар кладет руку на руку инспектора. — Вам нужно быть очень осторожным, господин Глебски… Было бы ужасно, если бы с вами что-нибудь случилось…
— Вы думаете, что-нибудь еще может случиться?
— Кто его знает… У меня из ума не идут эти серебряные пули
— Да, вот… Мало нам хлопот, а тут еще и серебряные пули… Понимаете, госпожа Сневар…
— Зовите меня просто — Кайса, — просит госпожа Сневар.
— Ладно, — улыбается Глебски. — А вы меня тогда — проси Петер. Так вот, понимаете, Кайса, вурдалаки и всякие там привидения — это всё скорее по ведомству церкви, а не полиции… Не знаю, что и подумать…
— А пистолет, который вы нашли, он Хинкусу принадлежит?
— Почти наверняка. Хинкус и есть наш охотник за вурдалаками. Кстати, тоже вопрос: как пистолет Хинкуса попал к Олафу? Конечно, очень возможно, что это Олаф скрутил Хинкуса. Парень он был здоровенный, а Хинкус — мозгляк мозгляком. Но зачем? Вообще-то покойник был глуп, как пень, если верить вашей племяннице… У дураков бывает странное понятие о юморе… А тогда что у нас получается? — Некоторое врем: Глебски размышляет. Затем произносит со вздохом: — Ничего у нас не получается. Каша какая-то… Мозес, Хинкус… Как не удачно с этим обвалом! Сейчас позвонить бы в Мюр, прислали бы сюда специалистов, медицинского эксперта…
Госпожа Сневар придвигается к инспектору и тихонько кладет голову ему на плечо. В эту минуту портьера раздвигается, в холл снова выходит Мозес, теперь уже в обычном своем старомодном костюме. Госпожа Сневар поспешно отодвигаете от Глебски. Мозес, опираясь на трость, подходит к столику.
— Один небольшой, но важный разговор, — объясняет он.
— В чем дело? — осведомляется Глебски. — Вы готовы отвечать на мои вопросы?
— Не надо никаких вопросов, — говорит Мозес — Надо быстро убрать из отеля чемодан. Это не чемодан. Это футляр. Внутри футляра прибор. Олаф умер от этого прибора. Это очень опасный прибор — угроза для всех. Олаф дурак — он умер. Мы умные — мы не умрем. Скорее давайте чемодан.
— Так, — говорит Глебски. — Хорошо. Я вам дам чемодан. Что вы станете с ним делать?
— Увезу прибор подальше. Попробую разрядить. — Прекрасно, — говорит Глебски и поднимается. — У меня есть машина. Поехали вместе. — Он делает шаг к двери. — Ну? Что же вы стоите?
Мозес молчит.
— Не годится, — произносит он наконец. — Попробуем по-другому. — Он лезет за пазуху и достает из внутреннего кармана толстенную пачку банкнот. — Я даю вам деньги, много денег. А вы даете мне чемодан — Он кладет деньги на столик.
— Сколько здесь? — спрашивает Глебски.
— Мало? Тогда вот еще. — Он лезет в боковой карман, достает еще одну такую же пачку и кладет рядом с первой. — Теперь хватит, мне кажется…
— Господи… — ошеломленно шепчет хозяйка.
— Сколько здесь денег? — снова спрашивает Глебски, повысив голос.
— Я не считал, но все они ваши, — отвечает Мозес.
— Ах, не считали… Ладно, посчитаем сами. Эти деньги я конфискую, Мозес. Госпожа Сневар, вы свидетель: попытка подкупа.
Он берет обе пачки и, сложив их в одну, взвешивает на ладони.
— Так вы взяли деньги? — оживляется Мозес — Давайте скорее чемодан.
— Деньги я конфисковал, — поправляет Глебски.
— Конфисковали, и бог с вами. Где чемодан?
— Вы что — не знаете, что такое «конфисковать»? Пауза.
— Значит, чемодан вы не отдадите… — произносит Мозес.
— Только в том случае, если вы ответите…
— Нет.
Мозес поворачивается и, волоча ноги, сильно хромая, уходит за свою портьеру. Глебски и госпожа Сневар глядят ему вслед.
— Бедный… — бормочет госпожа Сневар.
— Что? — не сразу отзывается Глебски. Он глядит на пачки денег. — Ничего себе — бедный… Здесь, наверное, тысяч сто…
— И это всё за чемоданчик Олафа… Неужели он столько стоит?
— Наверное, гораздо больше… А это всё мы сейчас пересчитаем, и я спрячу в сейф…
Они принимаются считать деньги.
— А все-таки мне его почему-то очень жалко… — произносит госпожа Сневар. — Весь он какой-то больной и одинокий.
Глебски молчит. Он считает банкноты, шевеля губами и изредка слюня пальцы.
Утреннее солнце ярким светом заливает столовую. В столовой пока только Глебски и Брюн. Глебски сидит за общим столом лицом к входной двери, лицо его сильно осунулось, но гладко выбрито, волосы влажны после душа и аккуратно причесаны. Брюн, по-прежнему в огромных черных очках и по-прежнему с нахально задранным носом, ходит вокруг стола расставляет приборы. На Глебски она старается не смотреть.
Часы бьют девять, и в столовую входит Симонэ — в толстом пестром свитере, тоже свежевыбритый, но с помятой физиономией.
— Привет, Брюн! — жизнерадостно здоровается он и усаживается рядом с инспектором. — Ну и ночка, друзья мои! Я пяти часов не проспал, честное слово. Нервы разгулялись. Все время чудится, будто мертвечинкой тянет по дому…
— Приятного аппетита, — неприязненно говорит Глебски.
— Пардон… — говорит Симонэ. Он тянется к блюду с сэндвичами, шевелит над ним пальцами, но, так ничего и не взяв убирает руку. — Как, Глебски, нашли еще что-нибудь?
— Сто шестнадцать тысяч двести восемьдесят пять крон, — мрачно отвечает Глебски.
Симонэ присвистывает, а Брюн впервые коротко взглядывает на Глебски.
— У кого? — спрашивает Симонэ. — Неужто у Хинкуса?
— Нет, не у Хинкуса… Кстати, — инспектор лезет в карман за ключами, выбирает один и протягивает Симонэ. — Не сочти те за труд, отоприте этого сукина сына, пусть идет завтракать