— Ага, — говорит Симонэ. — Сию минуту.
Он вскакивает, устремляется к двери и, едва не столкнувшись с входящим дю Банрстокром, вылетает в коридор. Дю Барнстокр, как всегда элегантный и прилизанный, потирая ладошки, приближается к столу.
— Добрый день, господин Глебски, — блеет он. — Доброе утро, дитя мое… Разрешите присоединиться?
Он усаживается напротив Глебски, наливает себе кофе со сливками и выбирает бутерброд.
— Ничего нового, господин Глебски? — робко осведомляется он.
Инспектор мотает головой. Дю Барнстокр вздыхает и принимается за еду. Возвращается Симонэ, бросает перед инспектором ключ и сообщает:
— Сейчас придет…
Брюн тоже садится и, ни на кого не глядя, начинает завтракать.
— Коньяку бы сейчас выпить… — понизив голос, произносит Симонэ. — Но ведь неприлично, наверное… Или ничего? А, Глебски?
Глебски пожимает плечами и берется за кофейник.
— Нет, я бы выпил рюмку, — уже громче говорит Симонэ. — Как вы полагаете, Брюн?
Брюн молча поднимается, достает из буфета початую бутылку и рюмку, с треском ставит перед Симонэ и возвращается на свое место.
— Спасибо, дорогая, — растроганно бормочет Симонэ и наполняет рюмку. — Разодолжили…
— Гм… — произносит дю Барнстокр. — А где же наша прелестная хозяйка?
Ему не отвечают.
— И господина Мозеса что-то не видно… — упавшим голосом говорит дю Барнстокр и замолкает.
Дверь приоткрывается, и в столовую осторожно протискивается Хинкус. Старательно глядя себе под ноги, он семенит вокруг стола, усаживается рядом с Глебски, поднимает глаза и вдруг замирает, приоткрыв рот. С совершенно обалделым видом глядит он на дю Барнстокра, затем на лице его явственно проступает радость, и он совершенно по-детски улыбается во весь рот.
Глебски сбоку пристально рассматривает его.
— Как ваше драгоценное самочувствие, господин Хинкус? — любезно осведомляется дю Барнстокр.
— Я-то себя ничего чувствую, — каким-то сдавленным голосом отзывается Хинкус — А вот вы-то как себя чувствуете?
Дю Барнстокр в изумлении откидывается на спинку стула.
— Я? Благодарю вас… — Он глядит на Глебски, на Симонэ и снова обращает взгляд на Хинкуса. — Может быть, я как-то задел, затронул… В таком случае, я приношу…
— Не выгорело дельце! — говорит Хинкус, с остервенением запихивая себе за ворот салфетку. — Сорвалось, а, старина?
Симонэ, Глебски и Брюн смотрят попеременно то на него, то на дю Барнстокра.
— Право, я боюсь… — жалобно блеет старый фокусник. — имел в виду исключительно ваше самочувствие…
— Ладно, замнем для ясности… — ответствует Хинкус и запихивает в рот угол сэндвича.
— А хамить-то не надо бы! — говорит вдруг Брюн. Хинкус коротко взглядывает на нее и сейчас же опускает глаза.
— Брюн, дитя мое… — говорит дю Барнстокр.
— Р-распетушился! — продолжает Брюн, постукивая ножом о тарелку. — Пьянствовать меньше надо!
— Господа! — умоляюще блеет дю Барнстокр. — Господин Хинкус, на мировую!
Он протягивает через стол длинную руку, и в ней вдруг возникает чудесная горная фиалка. Хинкус отшатывается и вскакивает, уронив стул.
— Но-но! — злобно и испуганно шипит он. — Не смейте со мной эти ваши штучки! Знаем мы вас!..
— Сядьте, Хинкус, — ровным голосом произносит Глебски. — Ешьте и молчите.
Хинкус садится. Дю Барнстокр роняет фиалку и, сгорбившись, берется за свою чашку.
— Это так понятно… — бормочет он. — Нервы у всех напряжены… Такое несчастье…
— Кстати, — четко и раздельно говорит Глебски. — Не все еще осведомлены. Вчера вечером произошел обвал, лавина разрушила телефонные провода и, скорее всего, завалила дорогу. Мы все временно отрезаны от внешнего мира…
— Какой такой обвал? — изумленно вопрошает Хинкус, обводя всех круглыми глазами. — Что за чертовщина?
— Далее, — продолжает Глебски. — По моим сведениям какие-то типы избрали этот отель местом для сведения своих личных счетов. Предупреждаю, что два часа назад я воспользовался любезностью госпожи Сневар и отправил с почтовым голубем донесение в окружную полицию. Полицейский вертолет должен быть здесь с часу на час. И я предлагаю вышеупомянутым типам прекратить преступную деятельность, дабы не ухудшать своего и без того безнадежного положения. Благодарю за внимание.
Наступает молчание. Все украдкой переглядываются. Затем дю Барнстокр поднимается, коротко кланяется и выходит из столовой. Поднимается и Симонэ, вопросительно глядит на Глебски.
— Ступайте вниз и подмените госпожу Сневар, — негромко говорит тот. — И пусть она узнает, как себя чувствует Мозес.
Симонэ кивает и выходит. Хинкус, дожевывая, утирается салфеткой, тупо глядя перед собой. Затем он делает движение, чтобы подняться тоже, но Глебски останавливает его.
— Подождите, — Хинкус. Нам надо поговорить.
— Это насчет чего? — угрюмо осведомляется Хинкус.
— Да насчет всего.
— Не о чем нам говорить. Ничего я по этому делу не знаю.
— А это мы сейчас увидим. Пойдемте-ка в бильярдную… Они идут к двери в бильярдную, Брюн, прибирая со стола, глядит им вслед огромными слепыми окулярами. Глебски распахивает дверь, пропуская Хинкуса вперед. Здесь все тоже залито ярким солнечным светом. Хинкус входит и останавливается на жарких солнечных квадратах, засунув руки в карманы и жуя спичку. Инспектор берет у стены стул, ставит на самое солнце и говорит: «Сядьте». Хинкус садится и сразу прикрывается рукой — солнце бьет ему прямо в лицо.
— Полицейские штучки… — произносит он с горечью.
— Служба такая, — отзывается Глебски и присаживается в тени на край бильярдного стола перед Хинкусом. — Ну, Хинкус, так что там у вас произошло с дю Барнстокром?
— С каким еще Барнстокром? Я его и знать не знаю…
— Это вы тоже не знаете? — Глебски вынимает пистолет показывает и кладет на бильярд рядом с собой.
Хинкус быстрым движением губ и языка перебрасывает спичку из одного угла рта в другой.
— Ничего я про эти ваши дела не знаю, — ворчит он. — А вот точно знаю, что жалобу на вас подам — за истязание больного человека.
— Хватит болтать, Филин! — гаркает Глебски. — Ты гангстер! Тебя разыскивает полиция! Ты влип, Филин! Твои ребята не поспели, потому что случился обвал! А полиция будет здесь самое большее через два часа! И если ты хочешь отделаться семьдесят второй статьей, тяни на пункт «п» — чистосердечное признание до начала официального следствия! Понял, какая картинка?
Хинкус выплевывает изжеванную спичку, копается в карманах и извлекает смятую пачку сигарет. Подносит пачку ко рту, вытягивает губами сигарету и задумывается. Глебски сидит перед ним на бильярдном столе, свесив одну ногу, а друге упираясь в пол, курит и, зло усмехаясь, следит за струйкам дыма в солнечном свете.
И тут Хинкус вдруг нырком наклоняется вперед, хватает егоза свисающую ногу, изо всех сил дергает на себя и поворачивает. Глебски сносит с бильярда, и он всем своим весом, плашмя, физиономией, животом, коленями грохается об пол.
Хинкус кошкой бросается к бильярду и тянется к пистолету, но в этот момент сзади на него, занося для удара тяжелый кий, набегает Брюн. Толстый конец кия со всего размаха с треском обрушивается Хинкусу на макушку. Охнув и схватившись за голову, Хинкус валится на Глебски.
Некоторое время они лежат неподвижно. Затем Глебски, застонав, приподнимается, сваливает с себя бесчувственное тело Хинкуса и садится, прислонившись спиной к ножке бильярдного стола. Медленно, с усилием разлепляет веки. Брюн стоит перед ним, не сводя черных окуляров с Хинкуса и держа кий наготове.
— Здорово… — бормочет Глебски. — Молодцом, девочка…
— Тетка прислала меня сказать, что Мозесу совсем плохо, еще она велела спросить, не надо ли вам чего из бара… — Надо, — говорит Глебски. — Обязательно надо. Там коньяку не осталось? Симонэ не всё вылакал?
— Сейчас взгляну. Вы уже в порядке?
Глебски смотрит на Хинкуса. Тот валяется рядом, скорчившись, обхватив голову руками.
— В порядке. Не беспокойся.