— Бандит, сволочь, — произносит Брюн и выходит.
Глебски пытается поднять правую руку, морщится и достает левой рукой из правого кармана носовой платок. Промакивает ссадину на лбу. Хинкус стонет, ворочается, пытается сесть.
Возвращается Брюн с коньяком и стаканом.
— Подай воды, пожалуйста, — просит Глебски.
Брюн берет с подоконника графин и подает ему. Глебски льет из графина воду на Хинкуса. Тот рычит и отрывает руки от макушки.
— Я не перестаралась? — озабоченно спрашивает Брюн.
— Ничего, детка, все будет в порядке. Сейчас мы его живо приведем в порядок.
Глебски наливает в стакан коньяк, разжимает Хинкусу рот и вливает ему в глотку половину. Хинкус кашляет и плюется. Глебски пьет прямо из горлышка, ставит бутылку на пол и принимается хлестать Хинкуса по щекам. Хинкус открывает глаза и принимается громко дышать.
— Еще коньяку? — спрашивает Глебски.
— Да… — сипло выдыхает Хинкус.
Глебски протягивает ему стакан. Хинкус залпом допивает остатки, облизывается и произносит:
— Так что вы там говорили насчет семьдесят второй статьи, пункт «п»?
— Чистосердечного признания пока еще не было, — напоминает Глебски.
— Сейчас будет… — сипит Хинкус — Вот только отдышусь немного. Все сейчас будет.
— Брюн, — говорит Глебски. — Быстренько сбегай за Симонэ, пусть немедленно идет сюда…
Брюн выскакивает из бильярдной. Глебски ощупывает себе рот.
— Подонок… — ворчит он. — Ты мне два зуба расшатал, подлец. Ну, смотри мне, если будешь врать… Признавайся, Олафа ты прикончил?
— Да ну что вы… Когда бы я мог? Я его вчера и не видел почти!
— Ну, а если ты его не вчера? Порошочек какой-нибудь ему подсыпал, понюхать дал чего-нибудь… или укольчик… У тебя ведь шприц есть.
— Да когда же…
— А ты его чем-нибудь таким… замедленного действия…
— Как бог свят! — честно тараща глаза, говорит Хинкус. — Я по мокрым делам вообще никогда…
В бильярдную почти бегом врывается Симонэ, за ним по пятам — госпожа Сневар и Брюн. Глебски, кряхтя, поднимается на ноги и стоит, опершись на бильярдный стол. Госпож Сневар подбегает к нему.
— Что случилось, Петер? — почти кричит она. — Вы ранены? Этот негодяй ранил вас?
— Ерунда, — отвечает Глебски. — Царапина и ушибы…
— Я перевяжу вас… Глебски отстраняет ее.
— Потом. Что с Мозесом?
— Мозесу очень плохо, он не может встать…
— Кайса, будь умницей, ступай к нему…
— Но ведь ты…
— Ступай, тебе говорят! Госпожа Сневар, опустив голову, покорно выходит. Брюн хихикает. Симонэ с бесконечным изумлением смотрит на Глебски.
— Ну-ну-ну… — бормочет он. — Вот так полиция у нас нынче пошла!
— Хватит болтовней заниматься, — сердито говорит Глебски. Он берет со стола пистолет и засовывает в карман. — Я не для того вас позвал, Симонэ. Слушайте, что будет рассказывать этот бандит, и запоминайте…
Хинкус по-прежнему сидит на полу.
— Но семьдесят вторую «п» вы мне обещаете? Вот в присутствии этого химика-физика… и вот еще свидетель… Обещаете?
— Дурак! — с сердцем произносит Глебски. — Ты же не впервой по судам… Как я могу обещать? Короче, не тяни, выкладывай!
— Значит, так… — начинает Хинкус — Меня намылил сюда Чемпион. Слыхали про Чемпиона? Еще бы не слыхать… Так вот, полгода назад пригребся в нашу компанию один тип. Звали его у нас Вельзевулом. Откуда он взялся, кто такой — про то, может, один только Чемпион и знает, но работал он самые трудные и неподъемные дела. Например, работал он Второй Национальный банк — помните? Потом задрал броневик с золотыми слитками… Очень красиво работал, чисто, но вдруг, видно, решил завязать. Почему — не знаю, я ведь человек маленький, но слыхал я, что Вельзевул поцапался с самим Чемпионом и рванул когти… да еще половину добычи с собой увел. Вот Чемпион и намылил нас по всем семи дорогам, кого куда, ему наперехлест. Приказ нам был такой: кто его засечет, пусть возьмет на мушку и свистнет Чемпиона. Награда была обещана, конечно. Ну, мне повезло. Уж как он старался — и обличье менял, и глаза мне отводил, а оторваться не смог. У Филина глаз острый, сквозь землю на аршин видит… Позапрошлым вечером я его здесь настиг. И сразу утром — телеграмму Чемпиону: так, мол, и так, птичка в клетке. Вот и все мое чистосердечное признание.
— Гм… — произносит Глебски. — И кто же у нас в отеле Вельзевул?
— Ясно кто — Барнстокр этот, под фокусника работает… Дурак, фокусами этими он себя и выдал…
— А Олаф? Он тоже из вашей шайки? Хинкус трясет головой.
— Нет, шеф. Про Олафа я ничего не знаю. Он вчера утром сюда пригребся, и тогда я его впервые в жизни увидел. И я его, конечно, пальцем не трогал. Но, между прочим, и не Вельзевул это. Он бы на мокрое дело тоже нипочем не пошел. У него зарок такой: не убивать. У него тогда вся чародейская сила пропадет, если он живую душу загубит…
— Постой, постой… Какая еще чародейская сила?
— Ха! — говорит Хинкус — Вельзевул — это же не простой вам человек! Он ведь колдун, оборотень, ему чары всякие подвластны…
— Понес, понес! — предостерегающе произносит Глебски.
— Конечно, кто не видел, тот не поверит. Но он, во-первых, любой облик принимать может. Я вот, пока гонялся, сто потов с меня сошло… Теперь второе: я своими глазами видел, как он сейф в две тонны весом по карнизу нес…
— Филин, Филин!
— Что, не верите? — Хинкус криво усмехается. — А как броневик с золотом был взят? Подошел человек, голыми руками перевернул броневик на бок, и пошло дело… Да вы сами, небось, знаете, протокольчики читали…
Хинкус замолкает на несколько секунд, затем, не дождавшись реплики Глебски, продолжает:
— Теперь хоть такую штуку возьмите. Вот сейчас я вас, извините, как ребенка положил, шеф, а ведь вы мужчина рослый, умелый… Сами посудите, кто ж это меня мог таким манером скрутить и к вам в ванну засунуть? Хоть бы и сзади подкравшись врасплох, а это какую же силу надо иметь, чтобы я и пикнуть не успел и не пошевелился? Не-ет, такое простому человеку не по, силу. Такое только Вельзевул может…
— Кстати, что ты там на крыше делал?
— Как — что? Следил, чтобы он не смылся, ежели догадается… С крыши ведь все на десять километров вокруг видно, живьем бы я его ни за что не выпустил. Пули у меня серебряные это для них, оборотней, самая смерть…
— Стоп, Филин. Оставим это. Объясни мне лучше, почем он тебя просто не шлепнул.
— Так я же вам говорю: нельзя ему людей убивать, нельзя Это же все знают! Господи, да кто бы осмелился его выслеживать, кабы не это?
— Пусть так. А почему же он не смылся, когда тебя связал?
Хинкус качает головой.
— Не знаю. Тут я уже ни черта не понимаю. Как вы меня тогда развязали, я уверен был: выпустил я его, открутит мне теперь Чемпион башку. А нынче за завтраком смотрю — он здесь. Не знаю… Может быть, дорогу завалило? Так ведь этому колдуну завал разобрать — раз плюнуть…
— Каким образом? — спрашивает вдруг Симонэ.
— Что?
— Ну, как он может разобрать завал?
— Обыкновенно, как бульдозер… Как он подкоп под банк делал… Только дым шел! Он и на человека-то был тогда не похож — паук какой-то, а то и рак…
— Ничего себе — фокусник… — тихонько говорит Брюн.
— Ну, хорошо… — произносит Глебски и не без труда поднимается. — Что же мы имеем?
— Врет он все! — выпаливает Брюн. — Чепуха все это — про дю Барл… Бран… Никакой он не вурдалак и не оборотень, я его знаю, еще в прошлом году на его представлении была… Он вам здесь заливает, а вы уши развесили…
— Я? — визжит Хинкус — Вру?
— Молчите, Хинкус, — говорит Глебски. — Хинкус не врет, Брюн. Он просто все перепутал. Выследил он не дю Барнстокра, а Мозеса.
— Как так? — вскидывается Хинкус.
— Да так, Филин. Гнался ты за Мозесом, но между Мозесом и тобой в отель приехал дю Барнстокр. И ты его принял за Вельзевула.
Глаза Хинкуса вылезают из орбит.
— Как… Как же так?
— А вот так. Но не об этом сейчас речь. Чемпион должен был приехать один?
— Нет… — бормочет совершенно подавленный Хинкус — При нем всегда трое…
— Что он собирался сделать с Вельзевулом?
— Шлепнуть… — бормочет Хинкус — От Чемпиона не завяжешь… И молитесь все, чтобы полиция вперед него успела! — с тоской, едва не плача, говорит он. — Потому что он всех вас шлепнет, он свидетелей не любит! И меня с вами заодно…