— Ладно, вставай, — говорит Глебски. — Пойдем, я тебя где-нибудь запру.
Хинкус со стоном поднимается, держась за голову. Симонэ, кусая ногти, невидяще глядит на него. Брюн стоит, держа кий наперевес, словно копье.
— Вот это уже настоящая жизнь… — негромко говорит она.
В холле, у известного нам столика (винтовка стоит на полу, прислоненная к спинке кресла), госпожа Сневар ловко и быстро перевязывает инспектору голову. Брюн расхаживает по холлу, ссутулившись и заложив руки за спину. Она без очков, очки торчат из нагрудного кармана ее джинсовой курточки. Глебски делает движение правым плечом и морщится.
— Больно? — с беспокойством спрашивает госпожа Сневар.
— Рука… Эта скотина сломала мне ключицу, кажется…
Из-за портьеры, ведущей в коридор, где помещается контора, выходит Симонэ, кладет перед Глебски ключ.
— Запер, — говорит он. Глебски сует ключ в карман.
— Еще немного, и у меня соберутся все ключи в отеле… ворчит он. — Кстати, где дю Барнстокр?
— У себя, наверное, — отвечает Симонэ.
— Надо бы поставить кого-нибудь на крышу… следить небом…
— Слушайте, госпожа Сневар, — говорит Симонэ. — Ведь Глебски наврал насчет почтовых голубей?
Госпожа Симонэ не отвечает. Она заканчивает перевязку, прячет оставшиеся бинты в санитарную сумочку.
— Конечно, наврал, — говорит Глебски. — Надо же мне бы расколоть этого мерзавца… Ждать сюда мы можем только Чемпиона…
— Но ведь дорога завалена… — неуверенно возражает Симонэ.
— А вы думаете, вертолеты есть только у полиции? — усмехается Глебски. — Нет, Симонэ, надо готовиться к драке… Кайса, — обращается он к госпоже Сневар. — Помнится, ты говорила, что есть у тебя на случай надобности что-то посерьезнее револьверов…
— Есть, Петер, — отвечает госпожа Сневар, преданно глядя на инспектора. — Есть. А как же… Принести?
— Принеси…
— Брюн, дитя мое… — произносит госпожа Сневар. — Идем, помоги мне, пожалуйста…
Брюн, не говоря ни слова, присоединяется к тетке, и они уходят за портьеру. Симонэ, кусая ноготь, смотрит на Глебски.
— Что ж, драться так драться, — произносит он. — Чем не чувственное удовольствие! Хотя, если говорить откровенно, я…
— А к вам у меня просьба, Симонэ, — прерывает его Глебски. — Я останусь здесь — что-то неважно себя чувствую… а вы ступайте к Мозесу и сообщите ему, что он арестован по подозрению в ограблении Второго Национального… ну, вы сами слышали, что говорил тот подонок…
— Но Кайса… госпожа Сневар говорила, что Мозес болен… — нерешительно произносит Симонэ.
— Меня интересует, что он скажет на это. И не мнитесь, Симонэ, все мы сейчас в одной галоше и в случае чего пойдем ко дну все вместе…
Симонэ кивает и угодит за портьеру к Мозесу. Глебски откидывается на спинку кресла и закрывает глаза.
Слышатся приближающиеся шаги… металлическое побрякивание… Глебски, не раскрывая глаз, морщит нос и принюхивается. Ладонь госпожи Сневар мягко касается его щеки.
— Ты заснул, Петер? — тихонько спрашивает ее голос. Глебски раскрывает глаза, секунду сидит в прежней расслабленной позе, затем резко выпрямляется.
— Ого! — произносит он.
На столике перед ним, блестя и лоснясь от смазки, стоит, упираясь в полированную столешницу концом приклада и двумя сошками, черный ручной пулемет немецкого образца.
— Хорош… — с уважением говорит Глебски.
Госпожа Сневар гордо улыбается. Брюн, ухмыляясь во весь рот, снимает с плеча длинную пулеметную ленту и с лязгом складывает ее на ковер рядом со столиком.
— Откуда это здесь? — спрашивает Глебски.
— Покойный Алек хранил со старых времен, — объясняет госпожа Сневар. — Так это и осталось в подвале…
— Надо бы тебя за незаконное хранение… — говорит Глебски.
— Фараон, как есть фараон! — восклицает Брюн. — Что ты в нем нашла, тетка?
Глебски неловко, едва двигая поврежденной рукой, оттягивает рукоять затвора, щелкает курком, откидывает крышку магазина.
— Да, в полном порядке… — бормочет он.
И тут к столику подходит и останавливается над ним Симонэ. Он странно строг и решителен, и что-то торжественное видно в его осанке, в выражении лица, в руках даже, плотно прижатых к бокам.
— Глебски, — говорит он. — Послушайте, Глебски… Глебски поднимает голову.
— В чем дело?
— Глебски, вы должны меня выслушать… — говорит Симонэ и поворачивается к госпоже Сневар и к Брюн. — И вы тоже должны выслушать, что я сейчас скажу…
Глебски поднимается.
— Что такое? Мозес умер? Симонэ отчаянно мотает головой.
— Нет. Нет, Глебски! Все гораздо… Только я прошу верить мне!
— Да говорите же! — рявкает Глебски. — Какая муха вас укусила?
— Дело в том, господа, — неожиданно спокойно произносит Симонэ, — что Мозес… и Олаф тоже — это не люди.
Воцаряется молчание.
— Так, — говорит тупо Глебски. — Не люди. А кто же? Оборотни?
— Они нелюди, господа. Это пришельцы с другой планет!
— Во дает! — вполголоса произносит Брюн. — Аж глаза белые…
— Собственно, пришелец — это Мозес. Он попал в ужасное положение, и мы должны… обязаны помочь ему! Вы слышит Глебски? Мы обязаны! Ему очень плохо!
— Симонэ, вы сошли с ума, — холодно говорит Глебски.
— Я знал, что вы мне не поверите… — Симонэ проводит полицу дрожащей ладонью. — Единственное, о чем я прошу вас, оставьте на минуту это ваше огнестрельное железо и поговорите с ним сами…
Глебски сжимает губы.
— Ладно, — говорит он. — Я поговорю с ним сам. Брюн! Отправляйтесь на крышу и глядите в оба…
— Да не желаю я… — Ма-арш! — ревет Глебски, и Брюн, поперхнувшись, бежит к лестнице — Кайса, бери винтовку, ступай за мной…
Он отталкивает Симонэ и быстро идет за портьеру в апартаменты Мозеса.
Здесь опущены занавеси на окнах, сумеречно и голо. Стол сдвинут к кровати, посередине комнаты возвышается продолговатый металлический сундук, на его крышку брошен меховой комбинезон, а на диване, застыв в странной нелепой позе, лежит Мозес. Лицо его, обвисшее, складчатое, имеет противоестественный оранжевый оттенок, голова свернута вперед и вбок, мутные глава смотрят исподлобья.
Глебски подходит и останавливается в двух шагах от него. Симонэ и госпожа Сневар с винтовкой становятся за его спиной и по сторонам.
— Господин Мозес, — холодно произносит Глебски. — Вы арестованы по обвинению в участии в гангстерской шайке Джона О'Хара, известного под кличкой Чемпион. Оружие у вас есть?
— Черт бы вас подрал, Глебски! — кричит Симонэ. — Нет у него никакого оружия! Это пришелец с другой планеты, понимаете? Он попал в беду, ему помочь надо!
— Предупреждаю, — как бы не слыша Симонэ, продолжает Глебски, — что все, что вы с этого момента скажете, может быть использовано против вас на суде…
— Я же говорю вам, полицейская вы балда!.. — кричит Симонэ и делает шаг к инспектору, но в грудь ему упирается ствол винтовки.
— Назад! — тихо произносит госпожа Сневар.
Мозес медленно поднимает голову. Видно, что каждое движение дается ему через силу.
— Оружия у меня нет, — говорит он сиплым шепотом. — И я не совершил никаких преступлений. Вы заблуждаетесь. Я не участвовал в гангстерской шайке. Я считал, что помогаю людям бороться за справедливость. Ваша жизнь оказалась слишком сложной для меня. Когда я увидел, как вы здесь живете, я понял, что не могу быть просто наблюдателем. Я хотел помочь, я задыхался от жалости…
— Он был наблюдателем, понимаете? — вмешивается Симонэ. — Ему было запрещено вступать в контакт!
— Да, — продолжает Мозес — Мне было запрещено. Я нарушил запрет, и оказалось, что меня обманули. Оказалось, что это не борцы за свободу, а просто бандиты. Мафия. Гангстеры. Как только я понял это, я бежал. Часть убытков я уже возместил… внес в Государственный банк миллион крон… Остальное возмещу золотом, когда вернусь домой… если вернусь… чистым золотом…
— Кто такой Олаф? — спрашивает Глебски. — Как вы связаны с Олафом?
— Да. Олаф. — Мозес замолкает, глаза его мучительно съезжаются к переносице. — Вы тоже здесь заблуждаетесь. Олаф не умер. Потому что никогда не жил. Он не живое существо. Просто мой инструмент. Как вы говорите, кибернетический робот. Запрограммирован, чтобы походить на среднего человека… мужчину… плясать, петь, ухаживать… Все может. Но — инструмент по преимуществу. Может принимать любой внешний вид…