Прокурор ощутил радость и, заметив это, сейчас же погасил ее. Опять эмоции, массаракш! Спокойнее, Умник. Ты знакомишься с новым человеком по имени Мак, ты должен быть очень объективен. Тем более что этот новый Мак так не похож на старого, теперь он совсем взрослый, теперь он знает, что такое финансы и детская преступность. Поумнел, посуровел наш Мак. Вот он пробился в штаб заговорщиков (рекомендатели: Мемо Грамену и Зеф Аллу) и сумел доказать там необходимость контрпропаганды. Это было большое дело. Они там в штабе намереваются когда-нибудь в конце концов захватить Центр и использовать его в целях, как они выражаются, демократического воспитания народа, а большинство рядовых членов организации ненавидит башни как таковые, им плевать, что будет воспитывать в людях излучение: преклонение перед Отцами или преклонение перед демократией, у них болит голова, им надоело мучиться, они хотят жить просто по-человечески…[76] В первый момент, когда Мак выступил с предложением о контрпропаганде, в штабе взвыли — это означало раскрыть рядовым членам истинное назначение башен, которое до поры хранилось от них в строжайшей тайне, признаться, что и после победы заговора им придется терпеть те же мучения, но теперь уже во имя благородных целей… И ведь убедил Мак: приняли идею контрпропаганды, поручили Маку разработать программу… Разрабатывает, но в штабе, кажется, основательно разочаровался. Вот стенограмма одной из его бесед с Зефом: «В штабе слишком много неудавшихся Неизвестных Отцов, всяких властолюбивых прохвостов… Не удалось им, понимаешь, пробиться на государственные посты, вот они и подались в оппозицию… И трусов много, вроде этого Кидагу, который больше всего на свете боится гражданской войны…» Очень точно подмечено.
И немного позже, после разговора с Папой:
У меня есть бомба. У меня есть Мак. У меня есть человек, который не боится излучения. Для которого не существует преград. Который умеет убивать и убивает при случае без пощады. (Убивает как в обороне — банда Крысолова, так и в нападении — экипаж танка-излучателя, помяните, ангелы, их злосчастные души.) Человек, желающий переменить порядок вещей и использовать излучатели во благо. (У него другие понятия о благе, но это сейчас не важно.) Человек чистый и, следовательно, открытый всем соблазнам. И мой агент намекнул ему, что генеральный прокурор, не в пример другим Неизвестным Отцам, тоже желает переменить порядок вещей и даже, кажется, знает, где находится Центр.
При встрече же с Максимом (в первой версии — уже не первой их встрече) прокурор, говоря о массе вопросов к Маку, добавляет:
Я хотел задать их вам еще при первой нашей встрече, но я понимал, что это было бы бестактно и неуместно, я даже не был тогда уверен, что моя рекомендация о помиловании будет принята… Вы — на редкость любопытный человек, Мак, и мне прямо-таки не терпится кое о чем расспросить вас.
Размышляя о Маке, прокурор вспоминает Раду: «…дружит по-прежнему с одной женщиной — все с той же Радой Гаал…», и в гости к прокурору Максим приходит вдвоем — с Радой.
Он не выходил из кабинета до самого приезда гостей.
Гости производили самое приятное впечатление. Мак был великолепен. Он был настолько великолепен, что прокурорша, баба холодная, светская в самом лучшем смысле слова, давным-давно в глазах прокурора уже не женщина, а старый боевой товарищ, при первом же взгляде на Мака сбросила лет двадцать и вела себя чертовски естественно — она не могла бы себя вести естественнее, даже если бы знала, какую роль должен в ее судьбе сыграть Мак. Рада рядом с Маком выглядела, конечно, бледновато — она была слишком худенькая, слишком застенчивая и слишком влюблённая. Впрочем, постепенно и она разошлась. Когда выяснилось, что слуги — по ошибке, конечно — отпущены, она заявила, что служит официанткой и с нею никаких слуг не нужно. Это получилось очень мило, тем более что прокурорша начинала свою карьеру тоже официанткой в офицерском казино. Ужинали долго, весело, много смеялись, немножко пили. Прокурор рассказывал последние сплетни — разрешенные и рекомендуемые к распусканию Департаментом Общественного Здоровья, прокурорша загнула нескромный анекдотец, Рада в лицах изобразила беседу метрдотеля с напившимся провинциалом (массаракш, девчонка-то оказалась с изюминкой), а Мак в юмористических тонах описал свой полет на бомбовозе. Хохоча над его рассказом, прокурор с ужасом думал, что бы сейчас с ним было, если бы хоть одна ракета попала в цель.
Когда все было съедено и выпито, прокурорша возымела желание показать Раде только что полученные образцы новых изделий парфюмерной промышленности и предложила мужчинам доказать, что они способны прожить без своих дам хотя бы час.
Перед взрывом Центра Мак разговаривает с Зефом по-другому:
— Профессора Аллу.
— Да! — рявкнул Зеф.
— Это Мак…
— Массаракш, я же просил не приставать ко мне сегодня…
— Заткнись и слушай. Собери немедленно наших людей. Всех, кого сможешь… К черту вопросы! Слушай… Всех, кого сможешь. С сигаретами и спичками. Ждите меня напротив ворот, там есть павильон, знаешь? С фонтаном… Понял?
— Я не понимаю, при чем здесь сигареты… Максим скрипнул зубами.
— Дубина, — сказал он. — Наши. С сигаретами. С зажигалками, массаракш! Щелк-щелк и огонек!
— А! С оружием? — обрадованно сказал Зеф.
Максим покосился на лаборанта. Тот прилежно считал на арифмометре.
— Да, — сказал он. — И еще просьба. Вызови Раду. Пусть немедленно возвращается домой. Позаботься о ней, если я уеду надолго.
— Что за дьявольские тайны! — взревел Зеф, но Максим уже отключил его и набрал номер Вепря. Здесь ему повезло: Вепрь оказался дома.
Встретившись с Вепрем, Максим поднимает еще одну тему:
— Помните, как я в первый раз выступал на заседании штаба? Недели две назад… Потом вы отозвали меня в сторонку и предупредили, чтобы я никогда больше не заикался о своем желании взорвать Центр, если я действительно хочу его взорвать.
76
Что особенно отчетливо доказывает гениальность писателя, так это его способность к предсказаниям, особенно таким — незапланированным. Вот уж лет пятнадцать, как болит голова от преклонения перед демократией. Начать бы жить просто по-человечески… — В. Д.