— Я попрошу, — прервал его Хлебоедов. — Ты что это нам читаете? Ты это нам роман читаете? Или водевиль? Ты, друг, анкету нам зачитываете, а получается у тебя водевиль!
Лавр Федотович взял бинокль и направил его на коменданта. Комендант сник.
— Это, помню, в Сызрани, — продолжал Хлебоедов, — бросили меня заведующим курсов квалификации среднего персонала, так там тоже был один, улицу не хотел подметать… Только не в Сызрани, помнится, это было, а в Саратове… Ну да, точно, в Саратове, сперва я там школу мастеров-крупчатников укреплял, а потом, значит, бросили меня на эти курсы… Да, в Саратове, в пятьдесят втором году. Зимой. Морозы, помню, как в Сибире. Нет, — сказал он с сожалением. — Не в Саратове это было. В Сибире это и было, а вот в каком городе — вылетело из башки. Вчера еще помнил. Эх, думаю, хорошо было там, в этом городе.
Он замолчал, мучительно приоткрыв рот. Лавр Федотович подождал немного, осведомился, есть ли вопросы к докладчику, убедился, что вопросов нет, и предложил Хлебоедову продолжать.
— Лавр Федотович, — прочувствованно сказал Хлебоедов. — Забыл, понимаете, город. Ну забыл, и все. Пускай он пока дальше зачитывает, а я пока вспомню. Только пускай он по форме, пускай пункты называет и не частит, а то безобразие получается…
— Продолжайте, товарищ Зубо, — сказал Лавр Федотович.
— Пункт пятый, — прочитал комендант робко. — Национальность…
Фарфуркис позволил себе слабо шевельнуться и сейчас же испуганно замер. Однако Хлебоедов уловил это движение и приказал коменданту:
— Сначала. Сначала! Сызнова читайте!
— Пункт первый, — сказал комендант. — Фамилия…
Пока он читал все сызнова, я смотрел на полковника. Полковник, как всегда, спал с видом крайнего удивления и негодования. Руки его непрерывно подергивались во сне: то ли он включал третью скорость, то ли скребницей чистил он своего боевого коня. Я смотрел на него и все пытался представить боевой путь и послужной список человека, которому не менее восьмидесяти лет, который дослужился до полковника и ухитрился за все это астрономическое время выслужить всего три медали — «20 лет РККА», «Тридцать лет Советской Армии» и «Сорок лет Советской Армии».[59] Может быть, все дело было в его экзотической военной специальности. В самой идее мотокавалерии чудилось мне нечто апокалиптическое. То мне представлялись приземистые бронетранспортеры, над клепаными бортами которых торчали оскаленные лошадиные пасти и осанисто возвышались чубатые всадники в бурках и с пиками перёд себя. То эта картина заслонялась зрелищем совсем уже фантастическим: по полю брани, сквозь дымы разрывов лихо разворачивается в лаву табун лошадей, груженных мотоциклистами на мотоциклах, и все как один на третьей скорости… Но тут я вспоминал, что полковник был современником и, может быть, даже участником первых успехов авиации и дирижаблестроения, и тогда виделись мне чудовищные баллоны, из гондол которых, брыкаясь и ржа, сыпятся на головы ошеломленного противника кавалерийские эскадроны на парашютах…
— Херсон! — заорал вдруг Хлебоедов. — В Херсоне это было, вот где! Ты давайте, продолжайте, — сказал он вздрогнувшему коменданту. — Это я так, вспомнил. — И он сунулся к уху Лавра Федотовича и, млея от смеха, принялся ему что-то нашептывать, так что черты лица товарища Вунюкова обнаружили тенденцию к раздеревенению, и Лавр Федотович был вынужден прикрыться от демократии обширной ладонью.
— Пункт шестой, — нерешительно зачитал комендант, косясь на него. — Образование: высшее син… кри… кре… крети-ческое.
Фарфуркис дернулся и пискнул, но сейчас же испуганно замолчал. Хлебоедов ревниво вскинулся:
— Какое? Какое образование?
— Синкретическое, — сказал я, отзываясь на сердитый и молящий взгляд коменданта.
— Ага, — сказал Хлебоедов и поглядел на Лавра Федотовича.
— Это хорошо, — веско сказал Лавр Федотович. — Народ любит самокритику. Продолжайте, товарищ Зубо.
— Пункт седьмой. Знание иностранных языков: всех без словаря.
— Чего-чего? — сказал Хлебоедов.
— Всех, — повторил комендант. — Без словаря.
— Вот так самокритическое, — сказал Хлебоедов. — Ну, это мы проверим.
— Пункт восьмой. Профессия и место работы в настоящее время: читатель поэзии, амфибрахист, пребывает в краткосрочном отпуске. Пункт девятый…
— Подождите, — сказал Хлебоедов. — Работает-то он где?
— В настоящее время он в отпуске, — пояснил комендант. — В краткосрочном.
— Это я без тебя понял, — возразил Хлебоедов. — Я говорю, специальность у него какая?
Комендант поднял папку к глазам.
— Читатель, — сказал он. — Стихи, видно, читает.
Хлебоедов ударил по столу ладонью.
— Я тебе не говорю, что я глухой, — сказал он. — Что он читает, это я слышал. Читает и пусть читает в свободное от работы время. Специальность, говорю, работает где, кем!
— Его специальность — читать поэзию, — сказал я. — Он специализируется по амфибрахию.
Хлебоедов посмотрел на меня с подозрением.
— Нет, — сказал он. — Амфибрахий — это я понимаю. Амфибрахий там… то, се… Я что хочу понять? Я хочу понять, за что ему зарплату плотят.
— Ну, у них зарплаты как таковой нет, — сказал я.
— А! — обрадовался Хлебоедов. — Безработный! — Но тут же опять насторожился. — Да нет, не получается! Концы с концами у вас не сходятся, товарищ консультант. Зарплаты нет, а отпуск есть! Что-то вы тут крутите. Изворачиваетесь тут что-то…
— Грррм, — произнес Лавр Федотович. — Имеется вопрос к докладчику. Профессия дела номер семьдесят два.
Комендант снова поднял папку к глазам и прочитал:
— Читатель поэзии, амфибрахист.
— Место работы в настоящее время, — сказал Лавр Федотович.
— Пребывает в краткосрочном отпуске.
Лавр Федотович, не поворачивая головы, перекатил взгляд в сторону Хлебоедова.
— Имеются еще вопросы к докладчику? — осведомился он. Хлебоедов тоскливо заерзал. Простым глазом было видно, как высокая доблесть солидарности с мнением начальства бьется в нем грудь в грудь с не менее высоким чувством гражданского долга. Наконец гражданский долг победил, хотя и с заметным для себя ущербом.
— Что я должен сказать, Лавр Федотович, — залебезил Хлебоедов. — Ведь вот что я должен сказать. Амфибрахист — это вполне понятно. Амфибрахий там, то, се… И насчет поэзии все четко… Пушкин там, Михалков, Корнейчук… А вот читатель… Нет же в номенклатуре такой профессии! И понятно, что нет. А то как это? Я, значит, стишки почитываю, а мне за это блага, мне за это отпуск… Вот что я должен уяснить.
Лавр Федотович взял бинокль и посмотрел на меня.
— Заслушаем мнение консультанта, — объявил он.
Я сказал:
— У них там масса поэтов. Все пишут стихи, и каждый поэт желает иметь своего читателя. Читатель же — существо неорганизованное, он этой простой вещи не понимает. Хорошие стихи он читает и даже заучивает наизусть, а плохие знать не желает. Создается ситуация несправедливости, ситуация неравенства, а поскольку жители там очень деликатные и стремятся, чтобы всем было хорошо, создана специальная профессия — читателя. Одни специализируются по ямбу, другие — по хорею, Константин вот наш — узкий специалист по амфибрахию и осваивает сейчас александрийский стих, приобретает вторую специальность. Цех этот, естественно, вредный, и им полагается не только усиленное питание, но и частые кратковременные отпуска.
— Это я все понимаю! — проникновенно вскричал Хлебоедов. — Ямбы там, александриты… Я одного не понимаю. За что ж ему деньги плотят? Ну, сидит он, ну, читает. Вредно, знаю. Но чтение — дело тихое, внутреннее. Как ты его проверишь, читает он или кемарит, сачок? Я помню, заведовал я отделом в инспекции по карантину и защите растений, так у меня попался один… Сидит на заседании и вроде бы слушает и даже записывает что-то в блокноте, а на деле — спит, прощелыга! Сейчас по конторам многие навострились спать с открытыми глазами. Так вот я и не понимаю: наш-то как? Может, врет? Не должно же быть такой профессии, чтобы контроль был невозможен — работает человек или, наоборот, спит?
59
Точное именование этих юбилейных медалей таково: «XX лет РККА», «30 лет Советской Армии и Флота», «40 лет Вооруженных Сил СССР». Вторая и третья медали вручались всему кадровому составу Вооруженных Сил, и в том, что их имеет наш полковник, нет ничего удивительного: видимо, он просто служил в то время. Но вот первой медалью в 1938-м награждались лишь прослужившие в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии двадцать лет. Получается, что полковник и в самом деле уникальный служака: он ухитрился не участвовать в Великой Отечественной! Ибо если бы он просто хоть раз был на фронте или иным образом был задействован в командовании, мобилизации, охране границ и т. п., то как минимум был бы награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Полковнику с его редкой военной специальностью так ни разу и не пришлось нюхнуть пороху… да что там пороху — просто удалось избежать какой-либо серьезной должности. Свое место в Тройке он занимает и в самом деле заслуженно! — В. Курильский.