— Задавить его, паразита! — просипел Хлебоедов. — Вот я его сейчас спичкой… — Он стал хлопать себя по карманам.
На Говоруне лица не было, а я все никак не мог найти выхода из возникшего тупика.
— Нет, нет, товарищ Хлебоедов, — брезгливо морщась, проговорил Фарфуркис — Я против незаконных действий. Что это за линчевание? Мы с вами не в Техасе. Необходимо все оформить по закону. Прежде всего, если Лавр Федотович не возражает, надлежит составить акт таким примерно образом: акт о списании клопа говорящего, именуемого ниже Говоруном…
— Это произвол! — слабо пискнул Говорун.
— Позвольте! — вскинулся Фарфуркис — В параграфе семьдесят четвертом приложения о списании остатков совершенно отчетливо говорится…
— Все равно произвол! Палачи!
И тут меня осенило.
— Позвольте, — сказал я. — Лавр Федотович! Я удивлен вашим невмешательством. Это разбазаривание кадров!
— Грррм, — еле слышно произнес Лавр Федотович, которого подташнивало и которому было все равно.
— Вы слышите? — сказал я Фарфуркису, протягивая руку в сторону Лавра Федотовича. — Лавр Федотович совершенно прав. Надо меньше придавать значения форме и пристальнее вглядываться в содержание. Наши оскорбленные чувства не имеют ничего общего с интересами народного хозяйства. Что за административная сентиментальность? Мы что здесь, пансион для благородных девиц? Или курсы повышения квалификации? Да, гражданин Говорун позволяет себе дерзости, позволяет себе сомнительные параллели. Да, гражданин Говорун еще очень далек от совершенства. Но разве это означает, что мы должны списать его за ненадобностью? Да вы что, товарищ Фарфуркис? Или вы, быть может, способны вытащить из кармана второго говорящего клопа? Может быть, среди ваших знакомых есть еще говорящие клопы? Откуда это барство, это чистоплюйство? «Мне не нравится говорящий клоп, давайте спишем говорящего клопа». А вы, товарищ Хлебоедов? Да, я вижу, вы сильно пострадавший от клопов человек. Я глубоко сочувствую вашим переживаниям, но я спрашиваю: может, вы нашли уже средство борьбы с кровососущими паразитами? С этими пиратами постелей, с этими гангстерами народных снов, с этими вампирами запущенных гостиниц…
— Вот я и говорю, — сказал Хлебоедов. — Задавить и все тут… Акты какие-то…
— Не-ет, товарищ Хлебоедов! Не позволим! Неужели вы не понимаете, что присутствующий здесь гражданин Говорун являет собой единственную пока возможность начать воспитательную работу среди этих остервенелых тунеядцев? Было время, когда некий доморощенный клопиный талант повернул клопов-вегетарианцев к их нынешнему отвратительному образу жизни. Так неужели же наш, современный, образованный, обогащенный всей мощью теории и практики клоп не способен совершить обратного поворота? Снабженный тщательно составленными инструкциями, вооруженный новейшими достижениями педагогики, ощущая за собой поддержку всего прогрессивного человечества, разве не станет он архимедовым рычагом, с помощью коего мы окажемся способны повернуть историю клопов вспять, к лесам и травам, к лону природы, к чистому, простому и невинному существованию? Я прошу комиссию принять к сведению мои соображения и тщательно их обдумать.
Я сел. Комиссия, пораженная моим красноречием, безмолвствовала. Фарфуркис глядел на меня с восторгом. Чувствовалось, что он считает мою идею гениальной и обдумывает возможные пути захвата командных высот в этом неслыханном мероприятии. Уже виделось ему, как он составляет обширную детальнейшую инструкцию, уже носились перед его мысленным взглядом бесчисленные главы, параграфы и приложения, уже в воображении своем он консультировал Говоруна, организовывал курсы русского языка для особо одаренных клопов, назначался главой государственного комитета пропаганды вегетарианства среди кровососущих, расширяющаяся деятельность которого охватит также комаров и мошку, мокреца, слепней, оводов и муху-зубатку.
— Травяные клопы тоже, я вам скажу, не сахар, — сказал консервативный Хлебоедов. Он уже сдался, но не хотел признаться в этом и цеплялся к частностям.
Я выразительно пожал плечами.
— Товарищ Хлебоедов мыслит узкоместными категориями, — сказал Фарфуркис, сразу вырываясь на полкорпуса вперед.
— Ничего не узкоместными, — возразил Хлебоедов. — Очень даже широкими… этими… как их… Воняют же. Но я понимаю, что это можно подработать в процессе. Я к тому, что можно ли на этого положиться… на стрикулиста. Несерьезный он какой-то. И заслуг за ним никаких не видно.
— Есть предложение, — сказал я. — Создать подкомиссию для изучения этого вопроса во главе с товарищем Фарфуркисом. Рабочим заместителем товарища Фарфуркиса я предлагаю товарища полковника.
Тут Лавр Федотович вдруг поднялся. Простым глазом было заметно, что он сильно сдал после вчерашнего. Обыкновенная человеческая слабость светилась сквозь обычно каменные черты его. Да, гранитный утес дал трещину. И все-таки, несмотря ни на что, он стоял могучий и непреклонный.
— Народ, — сказал Лавр Федотович, болезненно заводя глаза. — Народ не любит замыкаться в четырех стенах. Народу нужен простор. Народу нужны поля и реки. Народу нужен ветер и солнце.
— И луна, — добавил Хлебоедов, преданно глядя на председателя снизу вверх.
— И луна, — подтвердил Лавр Федотович. — Здоровье народа надо беречь. Оно принадлежит народу. Народу нужна работа на открытом воздухе. Народу душно без открытого воздуха…
Мы с Хлебоедовым еще ничего не понимали, но проницательный Фарфуркис уже собирал бумаги, упаковывал записную книжку и что-то шептал коменданту. Комендант кивнул и деловито-почтительно осведомился:
— Народ любит ходить пешком или ездить на машине?
— Народ предпочитает ездить в открытом автомобиле, — провозгласил Лавр Федотович. — Выражая общее мнение, я предлагаю настоящее заседание перенести на вечер, а сейчас провести намеченное на вечер выездное заседание по соответствующим делам. Товарищ Зубо, обеспечьте. — С этими словами Лавр Федотович грузно опустился в кресло.
Все засуетились. Комендант опрометью кинулся вызывать машину. Хлебоедов отпаивал Лавра Федотовича боржомом. Фарфуркис забрался в сейф и искал там соответствующие дела. Я под шумок схватил Говоруна за шиворот и коленом вышиб его вон. Говорун не сопротивлялся: пережитое потрясло его и надолго выбило из колеи.
Автомобиль был подан через десять минут. Лавра Федотовича вывели под руки и бережно погрузили на переднее сидение. Хлебоедов, Фарфуркис и комендант, толкаясь и огрызаясь друг на друга, оккупировали заднее сидение. Я с удовольствием заметил, что мне места не осталось, и я уже прикидывал, куда мне сейчас пойти — в кино или купаться, но тут в машине поднялся крик. Сцепились Фарфуркис с Хлебоедовым. Хлебоедов, которому от запаха бензина стало хуже, требовал немедленного движения вперед. При этом он кричал, что народ любит быструю езду. Фарфуркис же, как человек деловой, доказывал, что присутствие постороннего шофера превращает закрытое заседание в открытое и что по инструкции заседания в отсутствие научного консультанта проводиться не могут, а если и проводятся, то считаются недействительными. «Затруднение? — осведомился Лавр Федотович слегка окрепшим голосом и не оборачиваясь. — Товарищ Фарфуркис, устраните». Кончилось, конечно, тем, что шофера отпустили, а меня посадили на его место. Но тут неугомонный Фарфуркис вспомнил про полковника и снова сцепился с Хлебоедовым. Вокруг машины собралась толпа мальчишек. Я нервничал и озирался. Одно дело — сидеть со всей этой компанией в закрытой комнате, и совсем другое — выставляться на всеобщее обозрение.
— Да зачем нам эта старая песочница? — стонал Хлебоедов.
— Неудобно, неудобно! — говорил Фарфуркис — Комендант, сбегайте.
— Да куда мы его посадим? — с надрывом кричал Хлебоедов. — В багажник, что ли, посадим?
— Ничего, ничего, как-нибудь разместимся.
Тут вмешался я.
— Машина пятиместная, — сказал я строго. — Нарушения правил я не потерплю. Я из-за вашего полковника прокол зарабатывать не намерен.
Комендант, уже высунувший было ногу наружу, убрал ее обратно.