— Хорошо, — сказал Лавр Федотович. — Осы? Пчелы? — продолжал он, демонстрируя прозорливость и неусыпную заботу о народе.
— Ни боже мой, — сказал комендант.
Лавр Федотович долго молчал.
— Бешеные быки? — спросил он наконец.
Комендант заверил его, что ни о каких быках в этих окрестностях не может быть и речи.
— А волки? — спросил Хлебоедов подозрительно.
Но в окрестностях не было и волков, а также медведей, о которых вовремя вспомнил Фарфуркис. Мне было дано указание продолжать движение, и я продолжил было, но тут Хлебоедов заорал: «А змеи? Там у тебя змеи, небось!» Но не было у коменданта там и змей, и мы поехали. Мы миновали овсы, пробрались сквозь стадо коров, обогнули рощу Круглую, форсировали ручей Студеный и через полчаса оказались перед холмом Заколдованным.
Холм был как холм. С одной стороны он порос лесом. По-видимому, вокруг был здесь раньше сплошной лес, тянувшийся до самого Китежграда, но его свели, и осталось только то, что было на холме. На самой вершине виднелась почерневшая избушка, по склону перед нами бродили две коровы с теленком под охраной большой понурой собаки. Перед крыльцом избушки копались в земле куры, а на крыше стояла коза.
— Что же вы остановились? — спросил меня Фарфуркис — Надо же подъехать, не пешком же нам…
— И молоко у них, по всему видать, есть, — добавил Хлебоедов. — Я бы молока сейчас выпил… Когда, понимаешь, грибами отравишься, очень полезно молока выпить. Ехай, ехай, чего стали?
Я попытался объяснить им, что подъехать к холму ближе невозможно, но объяснения мои были встречены таким ледяным изумлением Лавра Федотовича, заразившегося мыслью о целебных свойствах парного молока, такими стенаниями Фарфуркиса: «Сметана! С погреба!», что я не стал спорить. Честно говоря, мне и самому было любопытно еще раз проехаться по этой дороге. Я включил двигатель, и машина весело покатилась к холму. Спидометр принялся отсчитывать километры, шины шуршали по колючей травке, Лавр Федотович неукоснительно глядел вперед, а заднее сидение в предвкушении молока и сметаны затеяло спор, чем на болотах питаются комары. Хлебоедов вынес из личного опыта суждение, что комары питаются исключительно ответственными работниками, совершающими инспекционные поездки. Фарфуркис, выдавая желаемое за действительное, уверял, что комары живут самоедством. Комендант же кротко, но настойчиво лепетал о божественном, о какой-то божьей росе и жареных акридах. Так мы ехали минут двадцать. Когда спидометр показал, что пройдено пятнадцать километров, Хлебоедов спохватился.
— Что же это получается, — сказал он, — едем-едем, а холм где стоял, там и стоит… Поднажмите, товарищ водитель, что же вы?
— Не доехать нам до холма, — кротко сказал комендант. — Он же заколдованный, не доехать до него… Только бензин весь сожжем даром.
После этого все замолчали, и на спидометре намоталось еще семь километров. Холм по-прежнему не приблизился ни на метр. Коровы, привлеченные шумом мотора, сначала некоторое время глядели в нашу сторону, затем потеряли к нам интерес и снова уткнулись в траву. На задней скамье нарастало возмущение. Хлебоедов и Фарфуркис обменивались негромкими замечаниями, деловитыми и зловещими. «Вредительство», — говорил Хлебоедов. «Саботаж, — возражал Фарфуркис — Но злостный». Потом они перешли на шепот, и до меня доносилось только: «… на колодках… ну да, колеса крутятся, а машина стоит… комендант?.. может быть, и консультант… подрыв экономики… а потом машину спишут с большим пробегом, а она новенькая…» Я не обращал внимания на этих зловещих попугаев, но потом вдруг хлопнула дверца, и ужасным, стремительно удаляющимся голосом заорал Хлебоедов. Я изо всех сил нажал на тормоз. Лавр Федотович, продолжая движение, не меняя осанки, с деревянным стуком влип в ветровое стекло. У меня в глазах потемнело от страшного удара, и золотые зубы Фарфуркиса лязгнули у меня над ухом. Машину занесло. Когда пыль рассеялась, я увидел далеко позади Хлебоедова, который еще катился вслед за нами, размахивая конечностями.
— Затруднение? — осведомился Лавр Федотович обыкновенным голосом. По-моему, он даже не заметил удара. — Товарищ Хлебоедов, устраните.
Мы устраняли затруднение довольно долго. Пришлось сходить за Хлебоедовым, который лежал метрах в тридцати позади, ободранный, с лопнувшими брюками и очень удивленный. Выяснилось, что он заподозрил нас с комендантом в заговоре — будто мы поставили машину на колодки и гоним с корыстными целями километраж. Движимый чувством долга, он решил выйти на дорогу и раскрыть преступление, заглянув под машину. Он был очень удивлен, что это ему не удалось. Мы приволокли его к машине и положили так, чтобы он смог посмотреть, а сами отправились на помощь Фарфуркису, который искал и не мог найти свои очки и верхнюю челюсть. Он искал их в машине, но комендант нашел их далеко впереди. Недоразумение было полностью устранено, поражения Хлебоедова оказались довольно поверхностными, и Лавр Федотович, только теперь поняв, что парного молока нет, не будет и быть не может, внес предложение не тратить бензин, принадлежащий народу, а приступить к своим прямым обязанностям.
— Товарищ Зубо, — сказал он. — Доложите дело.
У дела двадцать девятого фамилии, имени и отчества, как и следовало ожидать, не оказалось. Оказалось только условное наименование «Заколдуй». Год рождения его терялся в глубине веков, место рождения определялось его координатами с точностью до минуты дуги.[66] По национальности «Заколдуй» был русский, образования не имел, иностранных языков сроду не ведал, профессия у него была — холм, а место работы тоже определялось упомянутыми выше координатами. За границей «Заколдуй» сроду не бывал, ближайшим родственником его являлась мать сыра земля, адрес же постоянного местожительства определялся все теми же координатами. Анкета произвела на Хлебоедова благоприятнейшее впечатление. Хлебоедов сказал, что будь он сейчас, как некогда, председателем правления Всероссийского хорового общества, он бы такого товарища утвердил бы в любой должности с закрытыми глазами. Что же касается краткой сущности необычности, то она звучала у меня так: «Участок территории с метрикой, значительно отличающейся от евклидовой. Базируясь на местных преданиях, можно предположить, что это изменение метрики было вызвано искусственно неизвестным агентом несколько десятков лет тому назад».
Комендант сиял. Дело уверенно шло на признание. Хлебоедов был доволен анкетой, Фарфуркис восхищался очевидной необъяснимостью, и Лавр Федотович, по-видимому, тоже не возражал. Во всяком случае, он сообщил нам доверительно, что народу нужны холмы, а также равнины, овраги, буераки, эльбрусы и казбеки.
Но тут дверь избушки растворилась, и на крыльцо выбрался, опираясь на палочку, старый человек в валенках и длинной до колен подпоясанной рубахе. Он потоптался на пороге, посмотрел из-под руки на солнце, махнул клюкой на козу, чтобы слезла с крыши, и уселся на ступеньку.
— Свидетель! — сказал Фарфуркис.
— А не вызвать ли нам свидетеля?
— Так что ж свидетель, — упавшим голосом сказал комендант. — Разве чего не ясно? Ежели вопросы есть, то я могу…
— Нет! — сказал Фарфуркис, с подозрением глядя на него. — Нет, зачем же вы? Вы вон где живете, а он здешний.
— Вызвать, вызвать! — сказал Хлебоедов. — Пусть молока принесет.
— Грррм, — сказал Лавр Федотович. — Товарищ Зубо, вызовите свидетеля по делу номер двадцать девять.
— Эх! — воскликнул комендант, ударивши соломенной шляпой о землю. Дело рушилось на глазах. — Да если бы он мог сюда прийти, он бы разве там сидел? Он там, можно сказать, в заключении! Не выйти ему оттуда! Как он там застрял, так он там и остался… — И в полном отчаянии, под пристальными и подозрительными взглядами Тройки, комендант, ставши вдруг словоохотливым от полной обреченности, поведал нам китежградское предание о заколдунском леснике Феофиле. Как жил он себе и не тужил в своей сторожке с женой — тогда он еще совсем молодой был, как ударила однажды в холм зеленая молния, и с тех пор там он и застрял. Первое время суматохи много было, жена Феофилова в город уходила, а вернулась — и, оказывается, не может взойти на холм. Прибежала в слезах к попу. Поп набрал святой воды ведро и пошел холм кропить. Шел-шел, не дойти до холма, и только. Брызгал он этой святой водой направо, налево, молитвы возносил — не помогает. Поп возьми и разуверься. Расстригся и пошел в атеисты. Это уже бунт. Приехал урядник. Спервоначалу грозил, ругался по-черному, потом принялся Феофила шкаликом приманивать. Мол, увидит шкалик Феофил и обязательно к нему прорвется, а тут уж можно будет его хватать и вязать. И верно, рвался Феофил. Двое суток к шкалику без передышки бежал. Нет, не добежать. Так он там и остался. Он там, жена здесь. Сначала к нему приходила, кричали они друг другу, потом надоело ей, перестала ходить. Феофил сначала рвался оттуда тоже, говорят, видели, как он свинью зарезал, солониной запасся, чистое белье увязал и пошел с холма путешествовать. Хлеба, говорят, взял на дорогу: два каравая, сухарей. Долго шел с холма, полгорода сбежалось глядеть, как он путешествует. И все по низу холма, все по низу холма. Смех и грех. Ну, потом, конечно, успокоился, жить-то надо. Так с тех пор и живет. Ничего, привык.
66
Налицо попытка ввести Тройку в заблуждение! Геодезические (географические) координаты — это углы, и измеряются не в дуговых, а в угловых единицах. — В. Д.