— Кто это — Аверин? — брезгливо осведомился Быков.
— Это один молодой астрофизик, — нетерпеливо пояснил Юрковский. — И Свирский тоже. Продолжайте, кадет.
— Затем мы все вместе пошли искать Кравца…
— Господи! — сказал Михаил Антонович. — Кравца? Этого симпатичного юношу?
— Да. Аверин и Свирский решили его покарать немедленно, я отговаривал, но им очень хотелось.
— Ну?
— Кравца мы не нашли, зато встретили Базанова.
— Ну?
Юра опустил голову и печально вздохнул.
— Базанов нокаутировал меня на второй минуте. Я совершенно не учел, что у него…
— Одну минуту, кадет… Ты мне разрешишь, Алексей?
Быков кивнул. Юрковский встал, прошелся по каюте и остановился перед Юрой, глубоко засунув руки в карманы.
— Я так понимаю, кадет, что вы устроили на обсерватории отвратительный дебош. Вы избили сотрудников обсерватории…
— Не всех, — быстро сказал Юра. — К сожалению, не всех.
— Вы хамите, кадет, — холодно сказал Юрковский.
— Не всех, — упрямо повторил Юра. — К сожалению, я не добрался до Кравца и до Шершня…
— Молчать, стажер! — проревел Быков.
Воцарилось молчание. Михаил Антонович горестно вздыхал и кивал головой. Юрковский в задумчивости глядел на Юру.
Быков, насупясь, расхаживал по каюте. Жилин все стоял у входа в рубку. Глаза его блестели.
Вдруг Жилин оттолкнулся от стены, неслышно подошел к Юре и положил руку ему на плечо.
— Простите, Алексей Петрович, — сказал он. — Я думаю, Юра знает что-то очень важное. Надо его выслушать.
— Пусть рассказывает, разумеется, — раздраженно сказал Быков. — Только безо всякой этой литературщины. Терпеть этого не могу.
— Рассказывай, Юра, — сказал Жилин.
Далее Юра рассказывает примерно так же, как и в окончательном тексте.
— …Вы совершили преступление, Шершень, — говорил Юрковский. Он говорил с омерзением, как будто жевал улитку.[74]
Вы за три года отбросили вверенных вам людей на полстолетия назад. Вы мерзавец, Шершень.
Шершень процедил сквозь зубы:
— За эти слова вы тоже ответите.
— Замолчи! — закричал маленький смуглый парень, сидевший рядом с Юрой. Это был Аверин. — Не смей перебивать! Товарищи, как он смеет все время перебивать?
Юрковский переждал шум и продолжал:
(В более позднем варианте рукописи есть слова Юрковского, которые отсутствуют как в начальном варианте — ибо он все знал заранее, — так и в последнем, ибо там Юрковский уже игнорирует свои промахи, не хочет их даже замечать.
— Да, я отвечу. Мне придется отвечать за многое. Видимо, я изрядно устарел. Мне все казалось, что больше всего важен результат… Да. Самая лучшая обсерватория. Изумительные открытия. Понадобилось вмешательство совершенно постороннего человека… Мальчишки… Да. — Он повернулся к астрономам. Они сидели кучкой и с ненавистью смотрели на Шершня и Кравца. — Пожалуй, больше самобичеваться перед вами не буду, молодые люди. Не заслужили.
Еще позже Юрковский уже не „самобичуется“, но еще упоминает о своей ошибке:
…Что ж, сочетание жажды бесконтрольной власти и подлости — это не такое уж частое явление в наши дни. Настолько редкое, что я, старый дурак, вообще исключил всякую возможность такого явления…)
— Вы, Шершень, сделали из обсерватории маленькую империю. По-моему, этого достаточно, чтобы называть вас мерзавцем. Ну, о вас разговаривать больше не будем. Теперь вы, молодые люди.
Он повернулся к астрономам. Они сидели кучкой. Они собрались в кучку уже в середине перекрестного допроса, который учинил Юрковский, когда выяснилось, что Аверин никогда не называл Свирского бездарем и подхалимом; что Свирский понятия не имел о том, что его, оказывается, вывели ночью из комнаты Зины; что Базанов никогда не распускал слухов, порочащих Таню Оленину; что считать Зину Шатрову недоучкой, неспособной к самостоятельной работе, невозможно даже из педагогических соображений… Теперь они сидели вместе и с ненавистью смотрели на Шершня. Только Кравец сидел отдельно.
— Шершня и Кравца я с работы снимаю, — говорил Юрковский. — Только прошу без эксцессов. Их отправят на Землю, и я надеюсь, что никто из вас с ними больше не встретится. Нового начальника вам пришлют через неделю с Титана. Пока посидите и подумайте. Вы мне очень, очень не нравитесь. Ведь я же вас всех помню еще по Институту. И я никак не ожидал, что вас будет так легко поставить на четвереньки. Вам еще предстоит искупить эту вину друг перед другом. Бедные слабые людишки. Идите. И думайте.
Они поднялись и, понурившись, пошли из кабинета. Шершень тоже встал и, нелепо раскачиваясь на магнитных башмаках, подошел к Юрковскому вплотную.
74
А почему, собственно, с омерзением? Эскарго из виноградных улиток — очень даже неплохое блюдо. Уж во всяком случае, не хуже салата из медуз. — В. Д.