Алексею вдруг стало очень весело и хорошо. Он засмеялся и стукнул Вальцева по спине:
— Да не грусти ты, старый сундук! Сейчас выпьем, попоем… Как там у вас — принято петь в компании?
Вальцев усмехнулся и сказал, что время покажет. Они поднялись на третий этаж и, не постучав, вошли в номер, на двери которого висело изображение черепа со скрещенными костями и с надписью „Стучите!“. Череп был изображен очень хорошо, но повешен вверх ногами.
Номер был большой — на трех человек, посередине стоял стол, на котором красовались бутылки, тарелка с нарезанной колбасой, полосатый носок, куча ножей и вилок, тазик с водой и зеркало. Перед зеркалом, неестественно выпятив челюсть, сидел молодой человек, покрытый сверкающей пеной. Он скосил глаза на пришедших, невнятно проговорил: „Привет!“ и, ужасно исказив лицо, принялся рассматривать себя в зеркале, вытянув шею, обмотанную махровым полотенцем. На столике У окна другой молодой человек в пестром шерстяном свитере резал хлеб, укладывая его в большую фотографическую кювету. При этом он жевал огурец, пел про черные глаза, двигал бедрами и играл в шахматы сразу на двух досках с двумя другими молодыми людьми, из которых один оказался Сашей Бирским, а другой — тем самым веселым пилотом в ярчайшем шарфе, которого Алексей видел несколько дней назад на ракетодроме.
Молодой человек в шерстяном свитере обернулся, проглотил огурец и весело проговорил, обращаясь к Вальцеву:
— Представь, Лев Николаевич, представь капитана!
Знакомясь, он крепко пожал Алексею руку, отрекомендовался Андреем Цициным, отметил, что будет чертовски рад иметь такого спутника, немедленно перешел на „ты“, потребовал, чтобы убрали со стола полосатый носок, посоветовал Вальцеву не сходя с места побриться под угрозой немедленного уничтожения, сделал ход на обеих досках и вновь обратился к хлебу, напевая во все горло и выделывая ногами замысловатейшие па.[12] Пожав руку веселому пилоту, который все время ласково улыбался, но имя свое сообщил крайне неразборчиво, Алексей почувствовал себя здесь совсем своим, но был несколько охлажден неприязненным кивком Бирского, проговорившего ледяным тоном: „Мы уже, кажется, знакомы“. При этом Бирский осторожно ощупал лиловый синяк над глазом, может быть, впрочем, случайно. Вальцев взялся за подбородок, поскрипел щетиной, неожиданно повеселел и с криком „Ох, и напьюсь же я!..“ запустил полосатым носком в бреющегося молодого человека, который в этот момент брил верхнюю губу, оттянув ее книзу и придав лицу то сосредоточенное выражение, которое бывает только у бреющихся людей и у школьников, когда они ловят муху во время урока. Молодой человек взял тазик и стремительно направился к Вальцеву, предварительно сообщив, что он просто не знает, что с ним сделает. Вальцеву же это было, по-видимому, очень хорошо известно, потому что он обратился в бегство, крича, что это несправедливо, что так можно бриться и до бесконечности, потому что при таких темпах, пока бреешь левую щеку, успевает вырасти борода на правой, и чтобы его преследователь побоялся бога. На это преследователь резонно ответил, что бога нет, и пошел умываться, а Вальцев занялся бритьем.
Алексей взялся откупоривать бутылки, веселый пилот проиграл партию и начал вскрывать консервы, Бирский, схватившись за волосы, повис над доской, окончательно погибнув для общества, как отметил Вальцев, повеселевший и взмыленный Андрей Цицин громко мечтал о закуске…[13]
Как пишет Б. Н. Стругацкий в „Комментариях“: „К 1955 году у нас было: <…> — „Первые“ — чрезвычайно эффектный и энергичный набросок несостоявшейся фантастической повести, задуманной некогда АН (и использованный позже в „Стране багровых туч“)“.
12
Где-то я такое уже читал… Ага, вот: „Он что-то кричал, гримасничая и размахивая руками, а потом заложил руки за спину и, приплясывая, выделывая ногами замысловатые па, вприпрыжку двинулся вниз по спуску“. Интересно, можно ли считать доказанным, что этот кусок ПНО писал именно БНС? — В. Д.
13
Н-да, гостиница-общежитие при Большом Северном ракетодроме… Как заметила однажды С. Бондаренко, больше всего это похоже на студенческую общагу. „Закрытая“ гостиница-общежитие — это вполне обычная вещь при любой советской оборонной или космической шарашке. И реализм выглядел бы примерно так.
Космонавтов действительно пытаются кормить отдельно от прочих, но вовсе не из соображений а-ля Бирский, а чтобы гастрит раньше времени не нажили. Командированные пролезают в те столовые всеми неправдами, уж на пижонов-то космонавтов внимания не обращая.
Выходные частенько отменяются, поэтому субботний вечер мало отличается от других. А через пару недель — партийно-комсомольское собрание, личное дело конструктора Сидорова: „Ездил по коридору гостиницы верхом на расчетчике Петрове, мешая спать постояльцам криками „Танки!“"… — В. Д.