Какие именно участки спектра энергий оказываются наиболее эффективными в смысле воздействия. Каковы внешние признаки поражения коры. Существуют ли достаточно простые методы борьбы с последствиями таких психолучевых травм, и как их предупредить… Вот приблизительно в таком плане.
Симаков наконец решился перекинуть ногу на ногу. Впрочем, он сам этого не заметил.
— Лаборатория выполнила эту тему? — спросил Инспектор, играя карандашом.
— Нет. Еще нет, — озабоченно произнес Симаков. — То есть основные результаты, разумеется, получены, обобщены, готовится доклад, но появилось еще немало любопытнейших проблем. Вот например…
— Простите, товарищ Симаков, — поспешно сказал Инспектор. — Это страшно интересно, но вот мне сейчас пришел в голову еще один вопрос.
— Слушаю вас, — сказал Симаков. Он казался несколько обиженным.
— А скажите… Вот прибор в небольшой комнатке рядом с виварием. Это ведь генератор нейтринных пучков, если я не ошибаюсь.
Симаков насторожился и подобрал ноги.
— Да, — сказал он.
— Это новейшая аппаратура. Вы ее получили недавно?
— Совсем недавно.
— И Комлин работал именно с этим генератором.
Симаков поглядел на Директора и подумал.
— Андрей Андреевич действительно с ним работал, — сказал он и принялся успокаивать бунтующий вихор.
— Почему я спрашиваю? — сказал Инспектор. — Дело в том — вы это знаете лучше меня, — что облучение нейтринными пучками представляется мне как-то не связанным с основ ной темой лаборатории. Я имею в виду заказ Управления межпланетных сообщений. Нейтрино несет весьма небольшую энергию, и потом… Изучение нейтринного облучения вряд ли может принести практическую пользу, если говорить о нуждах межпланетников.
Директор поджал губы. У него давно болела шея, на площади перед Институтом не происходило ровно ничего интересного. Но он упрямо сидел отвернувшись. Так он выражал свой протест. Директор был молод и страстно ненавидел комиссии и инспекции. Рыбников ему особенно не нравился. „Выпытывает, — думал он со злостью. — Все ясно, как шоколад, но выпытывает“.
Симаков сказал нерешительно:
— Видите ли, Андрей Андреевич вел на этом генераторе не которые эксперименты по своей собственной теме. Это был его собственный замысел…
— А вы в курсе его работы? — прервал Инспектор.
— Да… То есть в самых общих чертах. Я в основном работал над заказом Управления, но… Андрей Андреевич делал недавно доклад, там он говорил кое о чем…
Директор наконец обернулся к ним лицом.
— Комлин сделал этот доклад за два дня до несчастья. Копия доклада приложена к делу, вы можете с ней ознакомиться.
— Обязательно ознакомлюсь, — сказал Инспектор. — А теперь скажите мне, пожалуйста, товарищ Симаков, кто принимал этот нейтринный генератор?
— Я, — сказал Симаков. — Я лично принимаю все приборы, поступающие в лабораторию.
— Генератор был в порядке?
— Безусловно. Генератор работал прекрасно. Я сам отрегулировал его, и Андрей Андреевич был очень доволен моей работой.
Инспектор записал в блокнот несколько слов и поднялся.
— Благодарю вас, товарищ Симаков. Извините, что оторвал вас от работы.
Симаков вскочил, пожал протянутую руку и, неловко поклонившись в пространство между Директором и Инспектором, устремился прочь.
— Минуточку! — окликнул его Инспектор. — А вы не замечали, товарищ Симаков, в последнее время и в день несчастья, в частности, чего-либо необычного в поведении Комлина?
Симаков был уже одной ногой за порогом.
— Н-не знаю… Пожалуй, нет. — Он сделал рукой жест, выражавший удивление и полную неосведомленность.
— Спасибо. — Инспектор сел и принялся вертеть карандаш в пальцах.
Низко над площадью повис небольшой пассажирский вертолет. Сверкая ртутным серебром фюзеляжа, тихонько покачиваясь, принялся медленно поворачиваться вокруг оси. Сел.
Откинулась дверца, из черного квадратного отверстия вылез спиной вперед человек в сером комбинезоне, легко спрыгнул и на асфальт и неторопливо пошел к зданию Института, на ходу раскуривая папироску. Директор узнал вертолет Рыбникова.
„На заправку ходил“, — рассеянно подумал он.
Рыбников положил карандаш на стол и сказал:
— Вызовите, пожалуйста, эту девушку-лаборанта, товарищ Леман, будьте добры.
Беседа с Еленой Григорьевной Нилиной, старшим лаборантом физической лаборатории Комлина, прошла прекрасно.
Этому, вероятно, способствовало то обстоятельство, что в самом начале беседы Директор покинул кабинет, сославшись на необходимость присутствовать на каком-то совещании. „Очень, очень милая девушка“, — почти растроганно думал Инспектор все время разговора и называл старшего лаборанта не иначе, как Леночкой. „Добрый и милый человек“, — думала Леночка и недоумевала, почему Симаков, вылетевший из кабинета бомбой, заявил: „Вежливый бюрократ и въедливый притом“, и принялся разглаживать вихор с таким видом, словно в кабинете его драли за волосы.
Отпустив старшего лаборанта, Рыбников подвел некоторые итоги. Из беседы выяснилось, во-первых, что пострадавший Комлин был человеком совершенно замечательным: талантливый специалист, знает все и обо всем, делает не меньше шести докладов на семинарах ежегодно, пишет чудные стихи, не выходит из лаборатории и пробегает стометровку за десять и пять десятых. Начальник заботливый, чуткий, внимательный, умелый, строгий, всегда спокойный, любитель пошутить, непреклонный в решениях, прекрасный, отличный, не в пример другим, — ангел без крыльев за спиной, но с ежовыми рукавичками в правом верхнем ящике стола.
По правде говоря, все это мало заинтересовало Инспектора: он читал личное дело Комлина, там об этом говорилось, но конечно, на тон ниже и несравненно более сухо. Гораздо более интересными показались Рыбникову сведения другого рода.
Что-то случилось с начальником лаборатории после того, как он сделал первое обзорное сообщение по результатам работы над темой Управления межпланетных сообщений. Сначала он увлекся установкой нейтринного генератора: целыми днями просиживал в маленькой комнате рядом с виварием, просил не мешать, работу по незаконченной теме переложил на заместителя. Это продолжалось две недели. Через две недели Комлин оставил свою келью, совершил обход лаборатории, подписал бумаги, устроил два публичных разноса, очень весело пошутил, засадил Симакова писать полугодовой отчет и вновь заперся в маленькой комнате, прихватив с собой Александра Горчинского, лаборанта.
Столь же более подробно Горчинский „объяснял“ Инспектору вопросы нейтринной акупунктуры:
— Извольте, — прогудел он, словно раздумывая, — извольте, можно и поподробнее. Изучалось воздействие сфокусированных нейтринных пучков на серое и белое вещество головного мозга, а равно и на организм подопытного животного в целом. Фокусировка производилась последовательно на зональный слой, наружный и внутренний зернистые слои, на ганглиозный слой и на слои больших пирамидальных и полиморфных клеток. Такая именно последовательность эксперимента обусловлена удобством последовательной смены радиофокусированных нейтринных присосков…
Горчинский говорил монотонно, без выражения и с совершенно равнодушным видом.
— …Попутно с фиксацией патологических и иных изменений организма в целом, производились — с помощью обычной аппаратуры — измерения тока действия, дифференциального декремента и кривых лабиальности в различных тканях, а так же замеры относительных количеств нейроглобулина и нейростромина…
— Позвольте, позвольте, — пробормотал пораженный Инспектор. — Что такое этот… нейростролин?
— Нейростромин? — переспросил Горчинский. — Нейростромин — это один из протеидов серого вещества…
— Ага, — произнес Инспектор, багровея вновь: он начал понимать.
— …относится к рибонуклеопротеидам,[80] — добавил Горчинский, словно извиняясь за необходимость уточнять такие банальные истины.