Вариант „Альфы Эридана“:
— Дело, собственно, в том, что… Да. Видите ли, две недели назад наш кибернетист сломал позвоночник. Спортивные игры, несчастный случай. Да. Он лежит в госпитале… Говорят, он уже никогда не сможет летать.
„Турболет улетает через полтора часа“, — подумал Акимов.
И вдруг он понял, о чем говорит Быков.
— Сломал позвоночник? — спросил он. — И никогда уже не сможет летать?
Быков кивнул, не поднимая глаз.
— Никогда. А мы стартуем через неделю.
Тогда Акимов вспомнил ночь, многие ночи, яркий спутник „Цифэй“ над бледными тенями далекого хребта. И маленькую хрупкую Нину, которая так счастлива, что они будут вместе и навсегда.
— Я понимаю, — сказал Акимов.
Быков молчал, глядя себе в колени.
— Я понимаю, — сказал Акимов. — Я тоже кибернетист. Вы хотите, чтобы я…
— Да, да, — сказал Быков. — Мы стартуем через неделю. У нас совсем нет времени… Да, конечно. Я тоже понимаю, это тяжело. Шесть лет туда и шесть обратно… И большой риск, конечно… Только… — Он растерянно взглянул на Акимова. — Вы понимаете, экспедиция немыслима без кибернетиста.
Акимов медленно поднялся.
— Что касается работы, — поспешно заговорил Быков, — пожалуйста. Вы можете работать во время рейса. Книги, микрофильмы, консультации… У нас есть отличные математики. Я понимаю, это слабое утешение, но…
Не год, не два, а двенадцать. Это будет двенадцать лет без Нины. Акимов не знал, как он скажет ей. Он знал только, что в его глазах сейчас то же выражение мучительного напряжения, какое он видел сегодня в глазах Быкова.
Он повернулся и пошел к двери. На пороге он обернулся и сказал с горьким удовлетворением:
— Вы, оказывается, совершенно обыкновенный человек.
Быков стоял лицом к прозрачной стене, глядел на серое небо и думал. Да, он, Быков, совершенно обыкновенный человек.
Такой же, как и остальные восемь миллиардов обыкновенных людей, которые работают, учатся, любят на нашей планете… и вдали от нашей планеты. И любому из них было бы так же тяжело на его месте. Просто невыносимо тяжело.
Вариант „Шести спичек“:
— Дело, собственно, в том, что… Да. Видите ли, две недели назад наш кибернетист сломал позвоночник. Спортивные игры, несчастный случай. Да. Он лежит в госпитале… Говорят, он уже никогда не сможет летать.
„Турболет улетает, через полтора часа“, — подумал Акимов.
И вдруг он понял, о чем говорит Быков.
— Сломал позвоночник? — спросил он. — И никогда уже не сможет летать?
Быков кивнул, не поднимая глаз:
— Никогда. А мы стартуем через неделю.
Акимов встал, не спуская глаз с Быкова, и снова сел.
— Мы обратились в Институт экспериментальной кибернетики, — сказал Быков, — и нам порекомендовали вас. Вы абсолютно здоровы, вы отлично знаете свою систему, вы… Разумеется, если вы откажетесь, мы найдем кого-либо другого. Я понимаю, принять такое решение трудно… очень трудно…
— Нет, — поспешно сказал Акимов. — Я согласен: Разумеется, я согласен. Никто лучше меня не знает систему. Лучше меня и Сермуса. Но у Сермуса слабое здоровье…
— Я знаю.
Акимов почувствовал себя спокойнее и вдруг понял, почему Быков вел себя так странно. Звездолетчик Быков опасался, что кибернетист Акимов откажется от участия в полете. И звездолетчик Быков приехал сюда специально для того, чтобы уговаривать кибернетиста Акимова. Акимову стало смешно. Да, Быков — пожилой человек, и он уже забыл, что значит быть молодым и всей душой стремиться к неведомому. Акимов торопливо перебрал в памяти своих друзей и знакомых. Любой из них не стал бы колебаться и минуты.
— Кроме того, — продолжал Быков, — у Сермуса большая семья.
Тогда Акимов вспомнил ночь, многие ночи, яркий спутник.
„Цифэй“ над горизонтом. И маленькую, хрупкую Нину, которая так счастлива, что они будут вместе и навсегда.
— Но мне понадобится помощник, — сказал он возможно спокойнее. — Сервомеханик.
Быков поднял на него бледные глаза и поджал губы.
— Сколько она весит? — спросил он резко.
— Кто? — не понял Акимов.
— Ваша жена, конечно.
Акимов вытер ладонью испарину на лбу.
— Не знаю точно. Кажется, сорок пять килограммов.
— Звездный перелет, — сказал Быков, — это не прогулка. Это опасно…
Акимов промолчал.
— Хорошо! — сказал Быков. — В экспедиции есть две женщины. Пусть будет и третья.
Акимов встал, кивнул и пошел к двери. На пороге он обернулся и сказал насмешливо:
— Не советую вам мерить людей на килограммы, товарищ Быков. С вашего разрешения, я сейчас попрошу Нину Акимову зайти к вам.
Быков отвернулся к прозрачной стене. Дождь прекратился, серые тучи разошлись, открывая синее небо, в каплях на стекле загорелись крошечные радуги. „Старый дурак! — подумал.
Быков. — Старый брюзгливый дурак! Интересно, сколько поколений еще потребуется, чтобы старые брюзгливые дураки перестали повторять: „Вот были люди в наше время…“?“ Он сказал, не оборачиваясь:
— Да, пожалуйста, попросите, товарищ Акимов.
Когда готовилось собрание сочинений в „Сталкере“, Б. Н. Стругацкому было предложено третье окончание рассказа, обнаруженное в рукописях. Он согласился, но эксперимент провалился: широкий читатель так и не заметил этого изменения.[83]
Черновиков рассказа в архиве практически не сохранилось.
Несколько страниц соответствуют первому изданию рассказа в журнале за исключением некоторых отличий. В рукописях фамилия Круглиса была чуть другой — Круглик. Действие „голубого тумана“ Иван Иванович комментирует: „Ничего…“, в рукописи: „Гнусная падаль“. В объяснении Беркута в конце рассказа в рукописях было сказано: „Лемминг даже вычислил полупериод квантования протоматерии — время, за которое проквантовывается половина данного количества протоматерии“.[84]
Рассказ публиковался сначала в журнале „Знание — сила“ (1959), затем в сборнике „Шесть спичек“. Второй вариант переиздавался в собраниях сочинений. В этих двух изданиях изменений очень много, но все они мелкие и несущественные за исключением некоторых. К примеру, в журнальном варианте лось-мутант описывается более полно: „Беркут увидел его рога. Они потрескались и сочились кровью. Белая скользкая плесень покрывала рога“.
Вариации слов в двух изданиях интересны по-своему. Фонарь над шлагбаумом — малиновый или ядовито-красный. Биолог обращается к Полесову „уважаемый“ или „мальчик“. Мутации характеризуются как „страшные и уродливые“ или „странные и удивительные“. Крапиву Иван Иванович называет „сволочью“ или „просто сущим наказанием“. „Тау-механика“ в журнале называется „причинной механикой“. И так далее.
Этот рассказ, как и „Испытание СКИБР“, был опубликован в двух вариантах. Первый — в журнале (на этот раз — журнал „Знание — сила“) и в сборнике „Альфа Эридана“ (переиздания — „Жук в муравейнике“, 1986; „Полиграфия“, 1991), второй — в сборнике „Шесть спичек“ (переиздания — московское, питерское и донецкое собрания сочинений).
Кроме множества мелких (слово-два) изменений, к примеру, конвертоплан в первом варианте, стратоплан — во втором, варианты в основном различаются второй главой рассказа. Так как более известен второй вариант, теперь ставший „каноническим“, ниже приводится первый вариант второй главы. Интересен он тем, что здесь Стругацкие опять ведут рассказ от лица женщины, что делают они в своем творчестве чрезвычайно редко.
В тот день Валя вернулся поздно. Он долго мешкал в своем кабинете, что-то фальшиво насвистывал, преувеличенно сердито накричал на мартышку. Я поняла, что все кончено. Я села и не могла подняться. Валя вошел и остановился возле меня. Я чувствовала, как ему трудно заговорить. Потом он нагнулся и поцеловал меня в волосы. Так он делал всегда, когда возвращался домой, и на секунду у меня появилась сумасшедшая надежда. Но он сказал тихо:
83
Любопытно, какой такой широкий читатель должен дословно помнить варианты древних рассказов или читать журнал „Полиграфия“? А мне, узкому читателю, отличие „канонического“ конца от первого варианта не кажется существенным. (Второй вариант — слащавый и надуманный хэппи-энд — написан Авторами, видимо, под давлением редакторов. А что? Всех возьмем, и вперед, к звездам! Теща ваша сколько весит?) — В. Д.
84
Полупериод — это такое упрощенное название; на самом деле всегда, когда говорят о полупериоде, имеют в виду изменение не вдвое, а в „е“ (2,718…) раз. — В. Д.