Я кинулся к нему на помощь, и тогда этот негодяй, главарь серых рот Цупик, выстрелил мне в грудь из пистолета… Отец Будах подобрал и выходил меня…
Кондор. Ты твердо решил остаться здесь?
Румата. Да. И мне все равно, примите вы меня к себе или нет…
Пауза.
Кондор. Ты должен твердо понять, что никто из нас реально ощутимых плодов своей работы не увидит. Мы не физики, мы историки. У нас единица времени не секунда, а век, и дела наши — это даже не посев, мы только готовим почву для посева…
Румата. Я понимаю.
Кондор (горько). Ничего ты не понимаешь. И наладил бы я тебя отсюда в два счета, да только вот с гибелью Орловского никого у нас в Арканаре не осталось. А ты как-никак здесь уже год, легенда у тебя — не подкопаешься… И пусть случай с Орловским будет тебе уроком. Твое дело — наблюдение, изучение, спасение культурных ценностей… (Он вскакивает, подходит к Румате вплотную и хватает его за плечо.) Кто спас Арату Горбатого?
Румата. Простите, я, Александр Васильевич…
Кондор. Мальчишка… Как ты это сделал?
Румата. Я познакомился с ним еще в метрополии… Его схватили и посадили в башню. А у меня был ранцевый птицелет. Ну, вот я и… гм…
Кондор (с отвращением). Невиданная безответственность…
Пилот (смеясь). Легендой больше, легендой меньше, Александр Васильевич! Представляю, какое это произвело впечатление на стражников!
Румата (тихонько). На Арату тоже…
Кондор. Ладно. Еще одно, Максим. Еще одного бойся — самого страшного. Ты — Румата Эсторский, благородный подонок до восемнадцатого предка. Так вот, бойся войти в роль. В каждом из нас благородный подонок борется с коммунаром. И всё вокруг помогает подонку, а коммунар — один-одинешенек, до Земли тысяча лет и тысяча парсеков. Ладно. Мне с тобой еще не раз беседовать. А теперь пора.
Он пожимает Румате руку и двигается к выходу. Пилот тоже обменивается с Руматой рукопожатием. В дверях Кондор вдруг останавливается.
Да, чуть было не забыл… (Возвращается к Румате.) Я бы… э- э… не хотел быть бестактным, и не подумай, будто я… э-э… вмешиваюсь в твои личные дела…
Румата. Я вас слушаю.
Кондор. Все мы разведчики. И всё дорогое, что у нас есть, должно быть либо далеко на Земле, либо внутри нас. Чтобы его нельзя было отобрать у нас и взять в качестве заложника.
Румата (медленно). Я вас понял, Александр Васильевич.
Сцена погружается во тьму.
На темной сцене в луче прожектора появляется Румата — в черном трико с ног до шеи.
Румата. То были дни, когда я познал, что значит: страдать; что значит: стыдиться; что значит: отчаяться…
Мужской голос из темноты. Должен вас предупредить вот о чем. Выполняя задание, вы будете при оружии для поднятия авторитета. Но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах.
Вы меня поняли?
Женский голос из темноты. Спаси, спаси нас! Нам бы хоть как-нибудь да пожить!
Луч прожектора гаснет. Сцена освещается. Зала в доме Руматы.
Входит, вытирая на ходу лицо и руки полотенцем, Румата — в цветастых штанах с пуфами, в чулках и башмаках с пряжками, в расстегнутой до пупа сорочке с кружевными манжетами. За ним в двух шагах позади следует его камердинер Myга — длинный, тощий, с барским камзолом в одной руке и с огромным гребнем в другой.
Муга (ворчит). У всех как у людей, только у нас с выдумками. Где это видано — в двух сосудах мыться. В отхожем месте горшок какой-то придумали… Полотенце им каждый день чистое… А сами, не помолившись, каждое божье утро голый по комнате скачут, руками машут, ногами выше головы дрыгают…
Румата швыряет ему полотенце, берет гребень и принимается причесываться.
Румата. Я при дворе, не какой-нибудь барон вшивый. Придворный должен быть чист и благоухать.
Муга. Только у его величества и забот, что вас нюхать…
А вот дон Рэба и вовсе никогда не моются. Сам слышал, ихний лакей рассказывал…
Румата. Ладно, не ворчи… Кто-нибудь дожидается?
Муга. Девка какая-то. А может, дона. По обращению вроде девка — ласковая, одета по-благородному… Красивая…
Румата застывает с гребнем в руке.
— Прогнать, что ли?
Румата. Балда ты… Я тебе прогоню!.. Где она? (Сует гребень Муге, торопливо застегивает сорочку.) Проводи сюда, быстро!
Myга подает ему камзол, уходит и возвращается с Кирой — хорошенькой девушкой лет семнадцати, в строгом, темного цвета платье. Румата подбегает к ней, обнимает, погружает лицо в ее пышные золотые волосы. Myга деликатно удаляется. Румата отстраняется от Киры, смотрит в ее запрокинутое лицо.
Румата. Почему ты плакала? Кто тебя обидел?
Кира. Никто меня не обидел.
Румата. Нет, ты скажи, почему ты плакала?
Кира. Увези меня отсюда.
Румата. Обязательно.
Кира. Когда мы уедем?
Румата. Я еще не знаю, маленькая. Но мы обязательно уедем…
Кира. Далеко?
Румата. Очень далеко. Ко мне.
Кира. Там хорошо?
Румата. Там дивно хорошо. Там никогда никого не обижают.
Кира. Так не бывает.
Румата. Бывает.
Кира. А какие там люди?
Румата. Обыкновенные. Как я.
Кира. Все такие?
Румата. Не все. Есть много других, гораздо лучше.
Кира. Вот это уж не бывает…
Румата. Вот это уж как раз бывает!
Кира. Почему тебе так легко верить? Отец никому не верит. Брат говорит, что все свиньи, только одни грязные, а другие нет. Но им я не верю, а тебе всегда верю…
За окном раздается треск барабана и тяжелый марширующий грохот сапог. Кира вздрагивает и прижимается лицом к груди Руматы.
Кира. Я больше не могу дома. Я больше не вернусь домой. Страшно мне дома. Можно, я у тебя служанкой буду? Даром…
Румата подводит ее к креслу, усаживает.
(С отчаянием.) Отец каждый день доносы переписывает… А бумаги, с которых переписывает, все в крови. Ему их в канцелярии дона Рэбы дают. И зачем ты только меня читать научил? Каждый вечер, каждый вечер… Перепишет пыточную запись — и пьет. Так страшно, так страшно! А брат придет из патруля — пьяней пива, руки все в засохшей крови… Отца допрашивает, почему, мол, грамотный… Нынче ночью с приятелями затащил в дом какого-то человека… Били его, все кровью забрызгали.
Он уж и кричать перестал. Не могу я так, не вернусь, лучше убей меня!
Пауза. Румата берет со стола колокольчик, звонит. Входит Myга.
Румата. Эта дама будет жить у меня. Отведешь ее в угловой покой. Переоденешь в мужское платье. Жить будет подвидом моего пажа… имя ей будет Уно. (Подходит к Муге вплотную.) Если болтать за воротами станешь — язык вырву, понял?
(Возвращается к Кире.) Ступай, маленькая, переоденься, прическу перемени и приходи сюда, будем завтракать.
Кира хватает его руку, целует и убегает из залы. Myга невозмутимо следует за нею.
(Ему вслед.) Да никого в дом не пускать! Хоть король, хоть черт, хоть сам дон Рэба!..
Оставшись один, Румата принимается расхаживать по зале, опустив голову. Останавливается. Пулемет бы сюда, пулемет!.. Свинцом по серой сволочи, по бледненькой роже дона Рэбы, по окнам его прокисшей от крови канцелярии!.. Это было бы сладостно. Это было бы настоящее дело. Но вот потом… (Он с силой трет ладонями лицо.) Ах, они в Институте правы. Прав дон Кондор, дорогой Александр Васильевич. Потом — кровавый хаос в стране. Орды баронских наемников, отлученных всеми церквами, насильников, убийц, растлителей… Огромные толпы слепых от ужаса крестьян и горожан, бегущих в леса, горы, пустыни… и твои сторонники — веселые люди, смелые люди! — которые будут резаться в жесточайшей борьбе за власть и за твой пулемет после твоей неизбежно насильственной смерти…
Размышления Руматы прерываются негодующими криками Муги и благодушным басистым ревом за сценой.
— Пошел, пошел, старый хрыч, отдавлю уши!
— Не велено, говорят вам!