— А может быть, хотите? — снова спросил Алексей Петрович. — Превосходный чифань. Или вы не едите китайский чифань?
— Собственно, а что я ел за завтраком? — рассудительно сказал Жилин, глядя на поднос— Пустяки. Чай с булочкой.
Коля не выдержал и все-таки захохотал. Жилин был великим поклонником китайской кухни. Он считал ее вершиной гастрономических устремлений человечества.
Алексей Петрович, взявший было палочки, положил их на поднос и оглядел борт-инженеров:
— Вы любите жаркое „сы-бао“? — спросил он Жилина.
— Очень, — сказал Жилин и снова глотнул.
— Ой, не могу, — сказал Коля и лег на диван.
— А еще что? — спросил Алексей Петрович, поворачиваясь к буфету.
— Салат с вермишелью из гороха „маш“, — сказал Жилин быстро. — Салат из медуз с креветками. И бульон с крабами, если можно.
— А каракатицу с ростками бамбука? — спросил Алексей Петрович, нажимая кнопки.
— М-м-м… Очень! — сказал Жилин. — Перестань верещать, Николай.
— Не могу, — сказал Коля, подтягивая колени к подбородку. Он сипел от смеха.
— Что он понимает, — сказал Алексей Петрович, возвращаясь к столу со вторым подносом. — Все межпланетники любят чифань.
Они принялись за еду, ловко орудуя палочками, то и дело подливая в пиалы темно-коричневую сою. Алексей Петрович ел молча, поглядывая в окно, где на горизонте темнели в белесой дымке исполинские треугольные силуэты ионолетов. Жилин сначала тоже молчал, а потом вдруг начал рассказывать о том, как на островах Мяоледао ловят каракатиц. Коля отдыхал, время от времени вставляя: „Ой, не могу“.
— Тогда ее снимают с крючка и надрезают мантию, — сказал Жилин.
— Ой, не могу, — сказал Коля.
Алексей Петрович задумчиво покачал головой и вдруг спросил:
— А скажите мне, борт-инженеры, какова температура первичной рекристаллизации стандартного отражателя?
Коля перестал смеяться и сел.
— Сто пятьдесят тысяч, — сказал он.
— Плюс-минус три тысячи градусов, — сказал Жилин.
— Правильно, — похвалил Алексей Петрович. — Температура низкая. А что вам в Школе говорили относительно траекторий в поле Юпитера?
— „В поле Юпитера надлежит идти по возможности вне плоскости системы спутников, усилив противометеоритное наблюдение и держась не ближе ста тысяч километров от поверхности Юпитера“.
— Правильно, — сказал Алексей Петрович. — Золотые слова. Найдите это место и загните страницу, как говаривал капитан Катль.
В соседней комнате замурлыкал видеофон. Алексей Петрович залпом допил сок, приложил к губам салфетку и вышел.
Коля и Жилин поглядели друг на друга.
— Ого, — сказал Жилин. — Где мои учебники?
— Слушаю, — раздался голос Алексея Петровича. — Да, я Быков. Что? Очень приятно, здравствуйте. Так… И чем я могу помочь?.. Нет, этого я сделать не могу. Не имею права… Послушайте, господин… э-э… господин Маки… Нет, это исключено. Можете обратиться в Комитет межпланетных сообщений… Да… Нет… Передайте господину академику мои наилучшие пожелания и прочее. Саёнара.
Когда Алексей Петрович вернулся в гостиную, лицо его было краснее обыкновенного. Он убрал подносы, сел в кресло и некоторое время молча глядел на Жилина и Ермакова.
— Вот как, — сказал он наконец. — Господин Быков, академик весьма занят и настоятельно просит отложить старт на полторы недели. Вот как.
— Какой академик? — спросил Коля.
— Академик Сусуму Окада. Он летит с нами. Звонил его секретарь. Но я не отложу старт ни на сутки. Я стартую точно в шесть ноль-ноль шестого октября.
Коля слыхал о Сусуму Окада. Это был крупный японский физик, работавший в области создания фантастического вечного двигателя времени.
— Да, это нехорошо с его стороны, — сказал Коля. — А кто еще летит с нами?
Алексей Петрович сразу подобрел.
— Юрковский летит, — сказал он. — И Гришка Дауге. Ты не забыл Юрковского и Дауге, малек?
Юрковский и Дауге, Быков и Крутиков, Богдан Спицын и отец. Страшный и прекрасный, с детства знакомый рассказ о страданиях, о потерях, о победе. Люди, которые бросили к ногам человечества грозную планету. Люди, которые нашли в черных песках Венеры Урановую Голконду — след удара чудовищного метеорита из антивещества.
— Вот он, — сказал Коля и ткнул пальцем в сторону Жилина. — Он рассказал мне эту легенду на первом курсе, и мне пришлось поправлять его, потому что он называл Юрковского Диковским. Всякий малек знает эти имена.
— То-то, — сказал Алексей Петрович.
— Вас называют первыми Десантниками, — сказал Коля.
Алексей Петрович покачал головой.
Что ты, Коля, — сказал он. — Десантники всегда возвращаются.
— Но ведь и вы вернулись, Алексей Петрович, — сказал Жилин.
— Не все, — сказал Алексей Петрович. — И будет об этом.
Коля помолчал, затем спросил:
— Вы давно их видели в последний раз, дядя Леша?
— Десять лет, — сказал Алексей Петрович. — Но мы переписывались.
— Десять лет, ой-ой-ой, — сказал Коля и посмотрел на Жилина. — А я видел Юрковского в Позапрошлом году. Он приезжал в Школу.
— Ну, будет, — сказал Алексей Петрович. — Наш ионолет стартует в четырнадцать тридцать. У нас есть еще время. Николай, садись за стол. Вынимайте ваши записные книжки, борт-инженеры. Посмотрим, чему вас учили.
И началось избиение.
Потом Стругацкие отказались от такого традиционного вступления. „Путь на Амальтею“ начинается с середины полета — уже встретились, уже давно вылетели и приближаются к Юпитеру…
Все написанные „вводные“ главы они убрали. Вариант начала, приведенный выше, все же был затребован. Кое-какие эпизоды Авторы включили в „Путь на Амальтею“, делая их отступлениями-воспоминаниями Жилина; некоторые — преобразовались в одну из глав романа „Полдень. ХХII век“; кое-что — описание ракетодрома — вошло в „Стажеров. А вот нижеприведенное начало, за исключением пары эпизодов, так и осталось лежать в черновиках, хотя в нем присутствует немало интересных фактов-дополнений о персонажах и реалиях того мира.
Василий Ляхов посмотрел на часы и сказал:
— А не пора ли нам, товарищи?..
— Ну что ж… — сказал член Совета Космогации и поднялся.
На лице его появилась неуверенная улыбка. Он явно не мог решить — обнимать ему участников перелета сейчас или позже, у выхода в Главный кессон. Начальник Спутника-9 открыл дверь и пророкотал как в бочку:
— Прошу.
Все потянулись к двери, предупредительно пропуская вперед экипаж Первой Звездной. Их было семеро в синих рабочих комбинезонах, и когда они шли по узким коридорам, встречные прижимались к шершавым стенам, давая дорогу, и провожали их глазами. Многие возвращались и шли следом.
Состав Первой Звездной был хорош. Алексей Петрович Быков знал их всех, одних лично, других — понаслышке. Четверо ученых, трое пилотов. Ученые были все как на подбор молодые ребята, плечистые, с крепкими шеями. Они шли впереди и громко переговаривались на трех языках. Биолог Дьердь (Быков возил его на Амальтею год назад) что-то рассказывал, размахивая длинными руками, а китаец-кибернетик время от времени пронзительно вскрикивал: „Ах, какой я впечатлительный!“ И каждый раз корреспондент, который шел рядом с Быковым, досадливо крякал в свой диктофон. Ему явно хотелось, чтобы все шло как следует — все-таки Первая Звездная. Один раз он даже пробормотал внятно: „Черт знает что. Никаких эмоций. Идут, как в столовую“. Это был еще очень зеленый корреспондент, и он, вероятно, представлял себе Первую Звездную как торжественные похороны. В известном смысле он был, пожалуй, прав: перелет продлится восемь лет на субсветовых скоростях, а на Земле за это время пройдет лет десять- двенадцать. Кое-кого из нас они, вернувшись, не застанут, подумал Быков и посмотрел на пилотов.
Они шли сразу за учеными и очень старались не наступать им на пятки. Три матерых межпланетных аса, и каждый из них командовал в свое время фотонным планетолетом, и каждый из них налетал сотни миллиардов километров, и каждый из них мог бы командовать „Фотоном“, но командиром назначили Ляхова. Ляхов первый поднял „Фотон“ в пространство и первый развил на нем рекордную скорость — сто двенадцать тысяч километров в секунду. И потом — это был Ляхов.