Потом семинар как-то незаметно распался на группки, и обнаружилось, что Аркадий и несколько других едут к Громовой; взяли и меня. По дороге «заскочили» в большой магазин на Краснопресненской, взяли коньяк и колбасу, прошли на Большую Грузинскую, и с тех пор так оно и пошло на долгие месяцы — встречи на семинаре или в редакции у Клюевой, возбужденные разговоры о делах и очередных планах, а затем — магазин, Большая Грузинская, допоздна у Громовой, коньяк и колбаса. Водку не пили подчеркнуто — Аркадий убедительно доказывал, что у интеллигентов ныне в моде коньяк. Громова пылко теоретизировала, Аркадий шумно витийствовал, заполняя собою весь четырехугольник между стеллажом с книгами и стеной, к которой был приткнут накрытый стол, язвительный худолицый Мирер подавал едкие реплики, улыбаясь тонкогубым, умным ртом, Файнбург (часто наезжавший из своей Перми, где он докторствовал — подумать — на кафедре марксистско-ленинской философии) пил и слегка матерился, добрый Миша Емцев просто пил, Рим Парнов (Еремеем его именовать было как-то неприлично) пил, быстро пьянея; я прислушивался, разинув рот на правах новичка. Это и была «группа». Был, правда, еще Борис Стругацкий, вторая половинка автора, он незримо присутствовал на этих коньячных бдениях, хотя и был далеко, в Ленинграде. Аркадий то и дело говорил: «А вот Борька думает… а вот Борька сказал…» — и чувствовалось, что «Борька» для него — интеллектуальный авторитет. Он вообще, слегка наигрывая, всячески подчеркивал свое уважение к «интеллектуалам», начиная со знакомых физиков и кончая теми же Громовой и Мирером. Его талант был куда более художнического, чем интеллектуального свойства, это обнаруживалось, едва он начинал что-нибудь рассказывать. Но он был и очень умный человек, в этом я позже много раз убеждался. По-моему, он здорово забавлялся, когда почтительно именовал нас с Громовой «теоретиками жанра». Впрочем, Громову он, кажется, искренне уважал — за самоотверженную преданность общему делу и пропаганду ее взглядов, не только как хозяйку дома. Мирера он уважал несомненно, это было видно.
В большом доме у Бородинского моста жили тогда Нелли Евдокимова, впоследствии известная переводчица, и ее муж Саша Евдокимов, автор ряда статей по библиографии фантастики. Они решили создать настоящий салон — чтобы к ним приходили писатели, критики, а то и просто интеллигентные ценители фантастической литературы, и чтобы всем было интересно. Салон просуществовал некоторое время, и, по-моему, это единственный случай такого рода.
Бывал в том салоне и я. Я тогда уже поступил в аспирантуру, но о литературной деятельности и не помышлял, а если и помышлял, то шепотом.
И вот однажды туда пришли сразу несколько звезд тогдашней фантастической Москвы. И я их лицезрел.
Во-первых, в кресле сидел Аркадий Стругацкий и пил вино.
Во-вторых, напротив него в кресле сидела Ариадна Громова. А за спиной Ариадны как ее адъютанты стояли Александр Мирер и Рафа Нудельман.
Аркадий, должен вам сказать, совсем не казался главным. Царицей бала была, без всякого сомнения, Ариадна Громова, самым умным — Рафа Нудельман, самым ярким и остроумным — Александр Мирер. Я всё это понимал, и в то же время вел себя как мальчик, знающий страшный секрет, мой собственный, никому не скажу! Я-то знал, что специально для меня судьба привела в ту комнату Стругацкого и потому я ни с кем, ни о чем не намерен спорить.
Дорогой Боб!
Прежде всего, о твоем приезде. На день рождения мне, сам понимаешь, с высокой горы. Как говорил Абызов, я на него облокотился. Жду тебя утром в пятницу, решено. Хотелось бы, конечно, больше, однако же ничегё не поделаешь.
О трех наших заданиях.
1. ДР доделаем, а может быть, и кое-где изменим акценты. Есть мнение, что мы испортили вещь детским столпотворением в конце. Да опять эта слюнявая ерунда на тему «дети в период реконструкции решают всё».[51] Надо так изменить конец, вернее, речи и рассуждения, чтобы стало понятно: не потому детей спасают, что дети — надежда и прочее, а потому их спасают, что человек, который отказался спасти детей, — не человек. Дети — не самоцель, но этакая лакмусовая бумага на человека.
51
Перефразировка слов И. Сталина «Техника в период реконструкции решает всё» («О задачах хозяйственников»).