Понятно, что «предатель» чаще всего становится таковым не в силу реального свершения предательства, а в силу своего «назначения» свыше на эту должность. Точно так же, как великий князь Николай Николаевич «назначил» на эту должность Мясоедова, Ренненкампфа, Сухомлинова и прочих, весь высший слой государства (прежде всего дворянство) окажется в 1917 году «назначенным» на роль «предателей» никем иным, как российским народом. Посеявший ветер, непременно пожнет бурю. «Отношение к немцам определялось более всего проблемой мифического „немецкого засилья“, обсуждавшейся задолго до войны и необычайно обострившейся в связи с поисками „внутреннего врага“, ответственного за все — за неудачи на фронтах, неурядицы в тылу, развал хозяйства» Оболенская С. В. Германия и немцы глазами русских (XIXb.). M., 2000, с. 189.].
Начало этого явления проявилось в первую голову в Действующей армии. Непосредственной предпосылкой к тому, помимо пропаганды шпиономании, стал кризис вооружения. Без оружия организованное воинское подразделение превращается в толпу. Недостаток вооружения оплачивался человеческой кровью. Впервые солдаты были побуждены заговорить о том, что «господа» желают нарочно «извести» как можно больше простого народа, чтобы не давать ему землю.
Тем более солдат отчетливо видел, что у противника есть все, что русские полки сметаются тяжелой артиллерией немцев, что огромные потери есть следствие нераспорядительности командования. Гибель кадров и мобилизация в Вооруженные силы все новых сотен тысяч мужчин (кадровый состав Действующей армии был выбит к январю, а обученный запас был исчерпан к маю 1915 года) усугубляли ситуацию кажущейся безнадежности. Отсюда и массовые сдачи в плен — по двести тысяч в месяц летом.
Слухи, распространяемые в солдатской массе, были столь дикими, что лишь всеобщим озлобленным отупением от поражений и отступления лета-осени 1915 года можно объяснить их возникновение и существование. В своих письмах солдаты писали, например, что артиллерийские орудия непременно заряжались начальниками холостыми зарядами, что помогало немцам бить русских. И вновь, и вновь «офицеры по предписанию начальства передают обо всем этом солдатам». Последнее заявление особенно характерно: авторитет знания офицера бесспорен, а следовательно, и истинен. И рядом в письмах — строки о розгах, надоевшей бесконечной бойне, желательности скорейшей сдачи в плен, лишь бы остаться в живых, раз уж все продано и победы не будет.[392]
Склонность такого явления, как слухи (чьей характеристикой является принцип «самодвижения информации») к гипертрофированности, эволюционирует в убежденность сознания в «истинности» данных сведений. Вера и убеждение — родственные явления, поэтому принятые на веру данные укреплялись в сознании как несомненная правда. Причем, что наиболее важно, закрепление шло не столько на индивидуальном уровне, сколько коллективном, массовом. При этом, разумеется, солдаты более доверяли и воспринимали сведения, получаемые от таких же простых людей (так называемый солдатский вестник), нежели из официоза, который весьма и весьма вяло старался опровергать ложную информацию, зародившуюся под влиянием всеобщего настроя.
Тот факт, что масса офицеров разделяла эксцессы шпиономании, подливал масла в огонь, подтверждая в глазах нижних чинов «истинность» слухов. Это обстоятельство и давало ощущение истинности, постоянно подпитывая сознание каждого человека все новыми слухами, прочно наслаивавшимися на старые до той степени, когда человек уже перестает отличать явную и режущую слух неправду от истины. Например из Действующей армии сообщали: «Всем известно, что крепость Ковно продана Григорьевым (комендант крепости, трусливо бежавший в начале осады. — Авт.) германцам еще в начале войны… сам видел, как по приказу этого негодяя было сожжено шестьдесят тысяч винтовок, а между тем во второй линии окопов и самом городе солдаты были без винтовок, гибли, как мухи, от немецких „чемоданов“». И далее: «Начальство продавало землю целыми губерниями, набивая себе карманы»,[393] а выкупает — солдатской кровью.
Письма солдат, что и понятно, определенным образом влияли и на настроения тыла, и без того широко оповещаемого оппозиционными кругами о положении дел на фронте и неудачах вследствие «измены». Тыл, в свою очередь, потрясенный сведениями печати и пропаганды Ставки, еще сильнее воздействовал на фронт, усугубляя положение в умах. Так, к концу 1915 года слухи, переносимые солдатами в деревню, по донесениям с мест, «возбуждали население» и вызывали «недоверие к начальствующим лицам». Министр внутренних дел рассылал циркуляры, адресованные губернаторам, с указаниями о принятии мер по предотвращению данного явления, ибо крестьянство немедленно экстраполировало получаемую информацию на земельный вопрос.[394] Такая экстраполяция означала только одно — передачу земли «изменников» (а таким мог и должен был стать каждый помещик) в распоряжение крестьянства.
393
ГАРФ, ф. 1807, оп. 1, д. 270, л. 26; Революционное движение в армии в 1917 г. Сборник статей. М., 1981, с. 272–273.