Разумеется, далеко не все высокопоставленные деятели одобряли проводившуюся Ставкой Верховного главнокомандования политику. Однако император Николай II не реагировал на эксцессы, все больше перераставшие в издевательство над здравым смыслом и человеческими судьбами. Представляется, дело не только и не столько в том, что царь одобрял действия великого князя Николая Николаевича. Скорее всего, вручив ведение войны в руки компетентных (по мнению самого императора) деятелей, Николай II, как то было вообще ему свойственно, отстранился от собственного влияния на эту проблематику. Но ведь дело в том, что данная проблема являлась глобальной: сотни тысяч разоренных и потерявших своих близких людей расселялись по стране. И не просто так расселялись: беженцев заставляли работать за нищенскую плату в сельском хозяйстве и промышленности, сетуя при этом на «лодырничанье» несчастных людей.
И наконец, что само собой разумеется, беженцы несли с собой в глубь Российской империи психологию маргиналов — людей, лишенных всего и вся, зачастую даже — части членов своих семей, погибших у них на руках во время передвижения. Влияние такого контингента на население страны, даже если помнить, что беженцы находились практически на самом «дне» социальной структуры, не могло не быть качественно негативным. В период Красной Смуты, начавшейся, разумеется, не после Октябрьского переворота, а сразу после падения монархии и прихода к власти оппозиционной буржуазии, начитавшейся книжек про западную демократию, но на деле абсолютно не способную управлять государством как системой, маргиналы станут играть первую скрипку в развитии российского революционного процесса.
Роль беженцев (в львиной своей доле — нерусских и неправославных), как и военнопленных («интернациональные» батальоны Красной Армии), в Великой Русской революции будет чрезвычайно велика, так как позволит рекрутировать в управленческий слой массу людей, озлобленно настроенных по отношению к России. И этими людьми были наводнены не только города, но и деревни, куда беженцев отправляли для работы на оборону. Д. И. Люкшин характеризует данное явление следующим образом: «К весне 1917 года легитимность большинства традиционных институтов империи вообще оказалась под вопросом, потому что носители традиции оказались либо в казармах, либо на заводах. Вместо них сельская местность заселялась доселе невиданными обитателями: пленными и беженцами, анклавы которых генерировали маргинальную субструктуру просто потому, что никакой другой продуцировать не могли».[442] Но кто наводнил маргиналами Россию? Разве не русская Ставка во главе с дядей царя?
Что они, эти не русские по своей национальности беженцы — поляки, немцы, евреи, украинцы, литовцы — должны были думать о русских властях? Что это как не готовый контингент для рекрутирования сотен тысяч людей в революцию? Как же можно было потом белогвардейцам — кадровым военным — удивляться тому потоку евреев, что сражались на стороне большевиков в глубине самой России вплоть до Сибири, а не, скажем, в Украине, когда она была отрезана германским нашествием в 1918 году, где евреи проживали массово до революции?
Вышло, что репрессивная эвакуация целиком и полностью оказалась в руках Ставки. Разделение государства на фронт и тыл, согласно «Положению о Полевом управлении войск в военное время» (основополагающий документ русской военной машины) не позволило Совету министров и Государственному совету напрямую вмешиваться в проводимую Ставкой политику эвакуации и массового выселения. А любые советы и пожелания из тыла Верховным Главнокомандующим и его окружением нарочито игнорировались. Думается, что охватившая высшее военное руководство мания величия и безответственности превзошла все допустимые размеры.