- До или после?
У Лурса невольно вырвался вопрос:
- После чего?
- После Большого Луи! Словом, после всей этой истории! До, я знаю, к ней заходил мсье Эдмон. И даже... Постойте-ка, вам я могу сказать. У него это было в первый раз. Он хотел сделать опыт... Кажется... Словом, трудно было, поняли?
- Ну и после?
- Вот не знаю. Она рассказала мне, что он даже ревел от злости и дал ей сто монет, только бы молчала.
- Вы никогда не видали ее с кем-нибудь другим?
- Подождите-ка. Дайте подумать... Нет! Ведь мы устаиваемся так, чтобы друг другу не мешать. Да и гости стараются проскользнуть незаметно.
- А вы не знаете, куда она могла уехать?
- Она ничего не сказала. Знаю только, что у нее в Париже есть замужняя сестра. Живет где-то около Обсерватории. Она привратница. Есть у нее и брат, он жандарм, но где - мне неизвестно.
Дюкупа разбудил ночью телефонный звонок, и он даже подскочил в постели. Потом позвонили комиссару полиции. Полицейских сняли с постов, их разослали повсюду, кого на мотоцикле, кого пешком. В три часа утра вышел из дома и сам комиссар Бине.
Этой ночью усиленные посты стояли у вокзала, у автобусных остановок, дожидаясь отправки первого утреннего автобуса, а во всех отелях у приезжих проверяли документы.
В восемь часов утра в суде открылись двери; у подъезда под ледяным небом ждали двести человек, напор которых еле сдерживали полицейские.
Это было неизбежно, однако он сердито насупил мохнатые брови: г-жа Маню ухитрилась пробраться в каморку, где под охраной двух жандармов сидел ее сын. И самое нелепое во всем этом было то, что Лурса почудилось как бы веяние первого причастия или свадебной церемонии. Все эти люди с покрасневшими от холода носами шагали, засунув руки в карманы, под ледяным ветром в одном и том же направлении как раз в тот час, когда зазвонили к мессе. Пропуска, которые полагалось предъявлять при входе, адвокаты в мантиях, сновавшие взад и вперед, хоть и без толку, но с важно-озабоченным видом. Наконец, сам Маню, во всем новом с головы до пят, в новой темно-синей паре, которую мать сочла более парадной, в новых лакированных туфлях, которые пахли магазином и поскрипывали на ходу. Уж не она ли собственноручно приладила ему галстук-бабочку в горошек?
И сама она тоже нарядилась как на праздник, даже чуть-чуть надушилась. И плакала, не плача,- такая у нее была привычка. Она бросилась к адвокату, и он на мгновение испугался, что она прильнет головой к его груди.
- Доверяю вам его, господин Лурса! Доверяю вам все, что мне осталось в этом мире!
Ну ясно, ясно. Если бы дело затянулось еще хоть немного, если бы, например, встал вопрос о кассации, он непременно возненавидел бы ее всеми силами души. Слишком уж она хорошая. Всего в ней слишком: и скромности, и достоинства, и прекрасного воспитания, и чувствительности.
Но, с другой стороны, как же ее не жалеть? Она вдова. Она небогата. Она трудилась, чтобы воспитать сына. Подавала ему только самые лучшие примеры, и все-таки он здесь, на скамье подсудимых.
Ей следовало бы быть героиней трагедии, и действительно, временами она была бесконечно трогательна, когда вдруг без всяких причин терялась, забывала, где она и что происходит вокруг, тоскливо озираясь, как заблудившийся в лабиринте города ребенок.
Лурса недолюбливал ее. Что поделаешь? Он был уверен, что Эмилю было тошно в их маленьком, слишком опрятном домике на улице Эрнест-Вуавенон.
- Вы надеетесь на благополучный исход, господин Лурса?
- Безусловно, сударыня. Безусловно.
Началась суета. Каждый боялся что-нибудь забыть. Председательствующий суда, уже облаченный в красную мантию, время от времени приоткрывал дверь, ведущую в зал, стараясь определить, тепло там или нет, потому что все окна затянуло изморозью и в помещение проникал серо-стальной зимний свет.
Лурса заглянул в комнату для свидетелей и увидел Николь, со спокойно-благоразумным видом сидевшую на самом краешке скамейки.
Полиция еще не разыскала ни Адель Пигасс, ни Жэна из Бордо. У Дюкупа был скверный вид, красные, как у кролика глаза, он вообще не мог похвастаться здоровьем, а после телефонного звонка Лурса так и не уснул до самого утра.
- Суд идет!
Лурса с развевающимися рукавами мантии пробивался к своему месту с такой свирепой физиономией, что казалось, будто он сейчас что-то глухо прорычит. Он положил перед собой девяносто семь желтых папок с чувством какого-то зловещего удовлетворения и поглядел в зал, поглядел на судей, на публику, ощущая трепет в каждой жилке.
Приступили к отбору присяжных.
- Нет отвода со стороны защиты?
- Отвода нет.
Джо Боксер был здесь и сидел в первом ряду с видом ближайшего родственника. Перешли к вызову свидетелей, но зал еще не утихомирился.
- Дело, которое мы рассматриваем сегодня, - печальным голосом объявил председательствующий, - весьма щекотливого свойства, и предупреждаю публику, что не потерплю никаких инцидентов и при малейшем шуме прикажу очистить зал.
Г-н Никэ, вот как его зовут! Еще в те времена, когда был жив отец Лурса, г-н Никэ посещал их дом. Пожалуй, ни у кого не было столько доброй воли, как у него. Ее было даже с избытком, и голубые, как у ангела, светлые глаза г-на Никэ призывали всех в свидетели его благородных усилий.
К несчастью, у него имелся подбородок, необыкновенный подбородок, и рот тоже не как у всех. Подбородок был равен по объему всей остальной физиономии и к тому же какой-то неестественно плоский, а вечно полуоткрытый рот шел от уха до уха. Это было уже настоящим физическим недостатком, потому что, когда г-н Никэ задумывался или печалился, люди, не знавшие его, могли подумать, будто он смеется, смеется сардоническим, если не идиотским, смехом.
- Предупреждаю господ присяжных, что прокурор отвел одного из главных свидетелей обвинения - Эктора Лурса де Сен-Мара, чтобы он мог выступить в качестве защитника подсудимого. Впрочем, его свидетельские показания фактически бесполезны, ибо подсудимый не отрицает тех показаний, которые в начале следствия дал господин Лурса де Сен-Мар.
Все взгляды обратились к адвокату, и он, как медведь в зоологическом саду, медленно повернулся к публике, словно почуял, что она сгорает от любопытства.
А Эмиль, сидевший на скамье подсудимых между двух жандармов в своем синем костюме, с галстуком-бабочкой в белый горошек, и впрямь походил на перво-причастника, во всяком случае, выглядел непростительно молодым; иногда, набравшись храбрости, которую, казалось, он черпал где-то на полу, куда упорно были устремлены его глаза, он бросал тоскливо-испуганный взгляд на толпу, выискивая знакомые лица.
В зале было холодно, несмотря на скопление людей, и так как заседания суда должны были продлиться по меньшей мере дня три, председательствующий мимоходом пообещал присяжным, что он сам лично проследит за тем, чтобы в помещении установили временную печку.
Чтение обвинительного акта. Допрос Эмиля, который отвечал односложными фразами, не спуская глаз со своего адвоката.
Потом весь ощетинившийся Лурса.
- Господин председательствующий, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами я вынужден просить суд отложить судебное заседание. Одна женщина сегодня ночью заявила, что ей известен убийца Большого Луи.
- Где эта женщина?
- Полиция ее сейчас ищет. Я прошу, чтобы любыми средствами ей был вручен вызов в суд, а пока что...
Начались бесконечные прения. Посоветовались с Рожиссаром, и тот велел вызвать Дюкупа.
- Разумеется, поиски будут продолжать, и девица по имени Адель Пигасс будет доставлена сюда в ближайшее время. Таким образом, ничто не помешает начать допрос остальных девяносто семи свидетелей... Введите первого свидетеля.
Первым вошел Дюкуп, который в течение часа с четвертью подробно докладывал о ходе следствия.