- Думаю, что вас будут допрашивать, - обратился он к дочери. Поэтому советую хорошенько собраться с мыслями. Может быть, вы все-таки оденетесь?
Николь жестко взглянула на отца. Впрочем, это не имело никакого значения, раз они все равно не любили друг друга и с молчаливого согласия уже давно ограничили свои отношения только встречами в столовой. Да и то скорее по привычке, потому что даже за едой они по большей части молчали.
- Если вы знаете этого человека, по-моему, разумнее сразу в этом признаться. А что касается того, который прошел.
Николь повторила:
- Я ничего не знаю.
- Как вам угодно. Будут допрашивать также Фину и, безусловно, горничную, которую вы рассчитали.
Он не глядел на дочь, но ему почудилось, будто эти слова произвели на нее впечатление.
- Они скоро придут, - заключил он, вставая и направляясь к двери.
Впрочем, не так-то уж скоро! Конечно. Рожиссар явится не один, он непременно вызовет секретаря суда, комиссара полиции или жандармов. В курительной комнате в стенном шкафу стояли ликеры и винный спирт, но Лурса к ним никогда не притрагивался, он направился в погреб; свечу он с трудом отыскал в кухне, потому что, за исключением облюбованного им уголка, был словно чужой в собственном доме.
Раньше в этой кухне, еще во времена Эвы...
Он взял бутылку там, где и обычно, - на полках, тяжело отдуваясь, поднялся из погреба, сделал передышку на первом этаже и из любопытства решил проверить дверь черного хода, выходившую в тупик Таннер.
Дверь не была заперта на ключ. Он открыл ее - с улицы на него неприятно пахнуло холодом и вонью помоек, - снова закрыл дверь и побрел в свой кабинет.
Николь здесь уже не было. Должно быть, пошла одеваться. С улицы донесся шум; приоткрыв ставни, Лурса заметил полицейского на мотоцикле, которого, очевидно, прислал Рожиссар и который теперь ждал прокурора на обочине тротуара возле дома.
Лурса аккуратно содрал воск с пробки, откупорил бутылку, думая о том мертвеце, о том человеке наверху, которому выстрелили прямо в грудь, почти в упор, думал он также о стрелявшем: по-видимому, тот не отличался особенным хладнокровием, поскольку пуля не пробила сердце, а попала много выше, почти в шею. Очевидно, поэтому раненый и не крикнул, а издал какое-то урчание. Он умер от потери крови там, наверху, и одна нога у него свисала с постели.
Был он высокого роста, почти гигант, и оттого, что он лежал неподвижно, вытянувшись, он казался особенно огромным. Стоя он был, вероятно, на голову выше Лурса, и черты лица у него были грубые, в них проглядывало что-то бессознательно зверское, как это бывает порой у крестьян могучего телосложения.
Как удивился бы Лурса, если бы заметил, что, выпив полстакана бургундского, произнес вслух:
- Странно все-таки!
Сверху донесся какой-то шорох. Карла ворочалась на своей постели, но поднять ее удастся только силой.
В "Отель де Пари" трое коммивояжеров сели играть в белот с хозяином, время от времени поглядывавшим на часы. Пивные уже закрывались. В префектуре привратник собственноручно запер тяжелые двери, и последняя машина отъехала от подъезда.
Дождь лил все так же упорно, только падал он теперь косыми струями, потому что поднялся северо-восточный ветер и там, далеко в море, должно быть, разыгрался шторм.
Поставив локти на письменный стол, Лурса скреб пальцами голову, осыпал пеплом отвороты куртки, потом обвел комнату взглядом своих водянистых глаз, тяжело, с присвистом вздохнул и пробормотал:
- Они от этого прямо с ума сойдут.
"Они"- это в первую очередь, конечно, Рожиссар или, скорее, Лоране, его супруга, которую страстно интересуют проблемы добра и зла, все, что делается, и все, что, по ее мнению, следовало бы делать; а затем уже прочие, например судейские в полном составе, которые обычно не знали, как себя вести, когда Лурса случалось выступать защитником; в общем, все они - судьи, его коллеги адвокаты и еще такие типы, как Доссен, его зять Доссен-владелец завода сельскохозяйственных машин, который трется среди политических деятелей и метит на должность генерального советника; как его жена Марта, вечно больная, вечно скорбящая, вечно одетая в какие-то разлетающиеся хламиды,- и хотя доводится она родной сестрой Лурса, они не видятся годами; вся улица, все солидные люди, по-настоящему состоятельные или прикидывающиеся таковыми, коммерсанты и рестораторы, члены различных комитетов, равно как и члены фешенебельного клуба, все сливки общества и все его подонки.
Хочешь не хочешь - придется начать расследование!
Потому что незнакомца убили на постели в его доме.
А он, Лурса, в сущности, их родич, родич тех, с которыми считаются, которые достигли известного положения, родич по узам крови или по узам брака, внук бывшего мэра, чьим именем названа одна из улиц города и чей бюст водружен в одном из городских скверов!
Он осушил стакан и сразу налил еще вина, но выпить не успел, так как к дому шумно подкатили машины, две или даже больше; Фина по-прежнему не желает вылезать из постели, Николь ни за что не спустится, и придется самому идти вниз, возиться с непривычными засовами, пока там на улице хлопают дверцы автомобилей.
Когда Лурса открыл глаза, было уже одиннадцать, но он еще не знал этого: ему лень было протянуть руку и вынуть из жилетного кармана часы. В комнате из-за закрытых ставен стоял полумрак, как в подвале, и только в ставнях ярко светились две маленькие круглые дырочки.
На эти два блестящих глазка Лурса обычно глядел с сосредоточенным вниманием, как, пожалуй, ни на что больше во всем свете, - с таким сосредоточенным вниманием часами могут рассматривать какой-нибудь пустяк дети - ведь по этим глазкам он должен был угадать, какая сегодня погода. Отнюдь не будучи суеверным, Лурса создал свою собственную систему примет: так, в те дни, когда он правильно угадывал, какая на дворе погода, все шло благополучно.
"Солнце!" - решил он. Потом грузно повернулся набок и нажал кнопку звонка, который заверещал под сводами похожей на склеп кухни, где царила Фина. Как раз сейчас она наливала стакан вина полицейскому, без церемоний усевшемуся за стол.
- Что это? - осведомился полицейский. И Фина равнодушно ответила:
- Да так, ничего.
Лежа с открытыми глазами, Лурса ждал, прислушиваясь к тому, что творится в доме, но звуки доходили сюда расплывчатые, приглушенные расстоянием и поэтому непонятные. Он позвонил еще раз. Полицейский взглянул на Фину, а та в ответ пожала плечами:
- Чтоб он сдох!
Она сняла кофеварку, стоявшую на краю плиты, сердито тряхнула ее, наполнила кофейник, схватила со стола засиженную мухами сахарницу. Поднявшись наверх, она не дала себе труда ни постучать в дверь кабинета, ни пожелать хозяину доброго утра. Просто грохнула поднос на стул, служивший ночным столиком, затем подошла к окну и открыла ставни.
Лурса понял, что проиграл. Небо было серо-зеленое, цвета ртути. Правда, через мгновение оно вроде просветлело, но тут же снова нахмурилось, его заволокли дождевые тучи, дышавшие холодом.
- Кто там внизу?
Каждое утро, просыпаясь, Лурса переживал малоприятный час, но он уже свыкся и разработал целую серию приемов, чтобы хоть отчасти смягчить утренние муки. Главное-не торопиться вставать и двигаться, потому что голова после сна какая-то пустая и в желудке начинаются спазмы. Надо подождать, пока Карла разожжет огонь, что она и проделывала, грубо хватая уголь и спички, словно срывала на них злость.
- Людей полно и внизу, и наверху! - ответила она, бросая на кровать хозяйскую рубашку.
- А где мадмуазель?
- Заперлась с одним из этих господ и сидит целый час в большой гостиной.
Злобный нрав Карлы уже не казался ему таким забавным, как в былые времена, он уже успел к нему привыкнуть. Николь было всего два года, когда Фину взяли в дом смотреть за девочкой, и внезапно в один прекрасный день она возненавидела всех на свете, а в особенности самого Лурса.