Только осенью 1889 года Бунин переехал в Орел, проведя всё лето дома в деревне. Мать благословила его родовой старинной иконкой Троицы, с которой он потом не расставался всю жизнь. Он пошел в жизнь, по словам его матери110, «с одним крестом на груди». Познал голод, нужду, неустроенность. Его письма тех лет полны жалоб на безденежье, на истрепавшиеся брюки, на то, что денег не хватает даже на папиросы и на покупку себе записной книжки, которая как казалось ему, была необходима для писательской работы. Впоследствии его очень оскорбляли суждения критиков, смутно знакомых с его биографией и упрекавших его в «дворянских предрассудках», в незнании народной жизни, в барстве и т. п. Он отвечал им запальчиво, что никогда ничем не владел в жизни кроме чемодана и что с крестьянским бытом знаком с колыбели.
В газете «Орловский вестник» Бунин держал корректуру, писал передовицы, делал театральные и книжные обзоры, публиковал очерки и т. д. Издательство «Орловского вестника» предложило ему выпустить сборник стихов, и эта первая книжка Бунина вышла в 1891 г. (И. Бунин, «Стихи. 1887–1891», Орел, 1891). Рецензии появились в журналах «Наблюдатель», «Север», «Артист», «Мир Божий», в газете «Новое время». Анонимный рецензент «Наблюдателя» (№ 3,1892) дал отрицательную оценку сборнику, отметив, что «преобладающий тон мрачный, унылый». Отрицательными были и отзывы в «Артисте» (Н. Иванова) и в «Новом времени» (знаменитого Буренина; «еще одна чесночная головка появилась в русской литературе», – писал он); в «Мире Божьем» (№ 4,1892) «прогрессивный» рецензент писал: «Тяжелое, грустное впечатление производят унылые песни в устах молодого поколения. В тяжелую годину, когда благо родной страны требует работников <…>, обязанность поэта – призывать всех и каждого к плодотворной работе, а не сеять в сердцах уныние»111.
В редакции «Орловского вестника» Бунин и познакомился с Варварой Пащенко, дочерью елецкого врача и родной племянницей редактора газеты «Орловский вестник» Шелихова. Впоследствии в романе «Жизнь Арсеньева», описывая это знакомство и ту быстроту, с которой его охватила влюбленность, он скажет: «Я тогда еще не знал, что эта быстрота, исчезновение времени есть первый признак начала так называемой влюбленности, начала всегда бессмысленно-веселого, похожего на эфирное опьянение, не знал и того, что только этим опьянением и объясняется то восхищение предметом своей влюбленности, в котором живешь иногда подолгу, чтобы потом, когда оно пройдет, совершенно не понимать его, дивиться на себя прежнего, как на человека, пережившего подлинное сумасшествие…»112. И тут же определит это чувство как «выдуманную любовь, в которую я уже совсем верил»113. В таком же духе, как о неком шопенгауэровском обмане природы, он будет говорить по прошествии лет об этой своей любви друзьям, уверяя, что надо «развенчать любовь»: «Все влюбленные на манер Вертера – это эротоманы, то есть весь мир вколачивающие в одну женщину <…>. Я также был эротоманом…»114.
Однако в действительности всё происходило совсем иначе. Опьянение и одержимость пришли потом. Началось же всё очень целомудренным и целиком рассудочным любованием «выдуманным» образом своей возлюбленной. Пройдя перед этим через опыт чисто плотской, животной страсти, ему захотелось «настоящей» возвышенной и поэтической любви. Его любовь к Пащенко таким образом началась, если прибегнуть к терминологии греческой философии, с (piXia («филия») и лишь впоследствии перешла в лабод («пафос»). Такой путь он проделал лишь единственный раз в жизни, и негативность этого опыта во многом определила характер его отношения к любви, как в жизни, так и в творчестве, где он постоянно возвращался к этой теме.
В его письмах той поры мы читаем: «Я тебе уже писал про этих Пащенко, девица мне очень нравится. Умная, красивая и славная. Только ты не подумай, что я стал Дон Жуаном и "влюблен” уже в нее. Напротив, – я, брат, стал очень равнодушен ко всему этому. С Н. всё кончено <…>. Осталось какое-то грустное утомление» (брату Юлию 22 июля 1890 г.)115. «С Варварой познакомился года полтора назад в редакции <…>, но чувства ровно никакого не было <…>. Я еще никогда так разумно и благородно не любил. Всё мое чувство сюжет из поэзии. Я, например, в жизни никогда не чувствовал к ней полового влечения… То есть ни капли! Я даже на себя удивлялся. Знаешь, у меня совсем почти никогда не бывает теперь похотливого желания. Ужасной кажется гадостью… Милый Юринька, ты не поверишь, каким перерожденным я чувствовал и чувствую себя!» (брату Юлию 28 августа 1890 г.116).