<…> Теперь сижу дома и корректирую оперу и балет во всевозможнейших видах, начиная с партитуры того и другого. Все это требует большой спешности и теперь не до симфонии, которая и в Виши не подвинулась ни на йоту. Ты скажешь: поручи корректуру другому. Как бы не так! Нет, опыт научил меня никому, решительно никому не доверять. Думаю, что, по крайней мере, месяца полтора я буду занят этой мучительнейшей, несносной работой. А засим? Засим я лелею мечту побывать в Тифлисе. Ты не можешь себе представить, как меня туда тянет. Весьма, весьма возможно, что в сентябре или в октябре я хоть ненадолго появлюсь на берегах Куры.
К В. Давыдову
17 июля 1892 года.
<…> Я нашел здесь цветы, посаженные в большом количестве и при моем отъезде едва выходившие из земли, очень разросшимися. Многие из них в полном цвету, и следить за ними, за распускающимися бутонами махровых маков или за успехом каких-то неизвестных садовых произрастаний, из коих не знаю еще, какие будут цветы, – все это очень развлекает меня.
<…> За сочинение еще не принимался, ибо нашел здесь массу ожидавших меня корректур. Дабы дело не останавливалось и не случилось задержки, я должен все свое время и внимание посвящать труднейшей и скучнейшей корректурной работе.
Дни летят до того быстро, по вечерам вследствие усиленной работы я так рано ложусь в постель, что некогда скучать и тосковать. Раза два были мучительные приступы крапивной лихорадки, но, в общем, здоровье – как в Виши, так и есть – ни лучше, ни хуже.
К А. П. Мерклинг
Клин. 17 июля 1892 года.
Голубушка Аня, сегодня получил твое письмо с приложением листочка от милой Кати[148]. Вы все престранные люди. Ну, можно ли усматривать особое благополучие в том, что я приеду? Если бы я был веселый, приятный собеседник, ну тогда другое дело. А я ведь и разговаривать-то не умею и далеко не всегда расположен к веселости, да и вообще ресурсов во мне нет никаких. Меня даже тяготит теперь мысль, что, в случае, если я в самом деле приеду, вы будете думать (конечно, не говорить): «И чего это мы так страстно ожидали старого болвана? Ничего приятного в его обществе нет». Аня, мне, ей-богу, ужасно хочется побывать у Обуховой, и я надеюсь, что исполню это желание, но безусловно «да» покамест сказать не могу. Мне необходимо покончить с корректурами моих новых оперы и балета, прежде чем можно будет куда бы то ни было уехать. А это очень сложная и скучная работа, которая возьмет у меня по крайней мере месяц. Только около 20 августа можно будет выехать. Ну, хорошо: мне и приятно, и просто интересно съездить к вам, и положим, что это я сделаю. А как же Вербовка, куда я тоже обещал? Николай Ильич, зовущий очень меня? Семья Масловых, у которых я 10 лет собираюсь побывать и т. д.? Нужно будет еще крепко подумать, прежде чем дать решительный ответ. Повторяю только, что ужасно хочется. Неделю тому назад я приехал сюда и смертельно рад, что вернулся. Грустно было только расстаться с Бобом, которого я, кажется, еще больше полюбил, проведя с ним 6 недель неразлучно.
<…> Я тоже читаю «La Debacle» и покамест очень восхищаюсь.
К М. Чайковскому
Клин. 17 июля 1892 года.
<…> Мне жаль, что твоя комедия не эффектна и не сценична. Отчего ты так думаешь? Впрочем, авторы никогда о сочиненном ничего верного себе не представляют. Курьезны в этом отношении письма Флобера, которые я теперь с величайшим интересом читаю. Вообще более симпатичной личности в сфере искусства еще, кажется, никогда не бывало. Это какой-то герой, мученик своего искусства. При этом, до чего умен! Я нашел в нем удивительнейшие ответы на некоторые свои мысли о божестве и религии.
К П. И. Юргенсону
27 июля 1892 года.
<…> Известие о смерти С. М. Третьякова[149] расстроило меня гораздо больше, чем можно было предполагать, т. е. в такой степени, что я сегодня вследствие этого скверно себя чувствую. Правда, что я его видел совершенно здоровым и цветущим две с половиной недели тому назад.
К М. Чайковскому
Москва. 30 июля 1892 года.
<…> Приехал в Москву хоронить С. М. Третьякова. Смерть его очень огорчила меня, гораздо больше, чем можно было бы предположить. Вообще невеселое время.
148
Екатерина Павловна Обухова, урожденная Карцева, двоюродная племянница П. И. В этом листочке она приглашала П. И. приехать к ней в деревню, где гостила А. П. Мерклинг.
149
С. М. Третьяков, известный меценат, своей коллекцией картин иностранных художников обогативший галерею брата своего, Павла, бывший московский голова. В делах Рус. муз. общества в Москве один из сподвижников Николая Рубинштейна. П. И. знал его чуть ли не с первого дня приезда в Москву в 1865 году.