К М. Чайковскому
Тифлис. 28 марта 1888 года.
<…> Приехал сюда третьего дня совершенно обожженным солнцем, ибо начиная с Душета была неописанная жара. Она здесь стоит уже давно. Все зелено, деревья фруктовые отцветают. Мне очень приятно в Тифлисе, но долго я здесь не останусь, ибо меня невыразимо тянет к себе домой. Я отлично знаю село Фроловское, которое Алеша нанял; это прелестное по живописности место, и ты сто раз его видел издали, едучи от Клина к Москве, сейчас же за Клином на лесистых холмах налево. Сам я вряд ли буду в Петербурге, ибо боюсь его, хотя и очень хочется видеть тебя, Боба, Колю и т. д. Вернее всего, побываю у вас в мае. Ведь на святой будут концерты; приедет Тафанел и Диемер из Парижа, с коими придется возиться, а мне, ей-Богу, теперь, кроме своих, решительно никого не хочется видеть. Я очень рад, что ты хочешь писать драму, но еще лучше было бы писать комедию, рассчитанную на силы наших артистов. Очень жаль, что ты так много времени потерял на либретто для Кленовского[31]. Извини, Модя, но я нисколько не жалею, что не буду писать «Пиковой дамы». После неудачи «Чародейки» я хотел реванша и готов был броситься на всякий сюжет, и тогда мне завидно было, что не я пишу. Теперь же все это прошло, и я непременно буду писать симфонию, а оперу стану писать, только если случится сюжет, способный глубоко разогреть меня. Такой сюжет, как «Пиковая дама», меня не затрагивает, и я мог бы только кое-как написать. Ужасно бы хотелось встретить со всеми вами Пасху, но ты не можешь себе представить, как мне ужасен в эту минуту Петербург с его еще не канувшей в пучину зимней, сезонной суетой. Разве попробовать инкогнито на 2 или 3 дня приехать? Но, Боже мой, сколько я ездил весь этот год, как мне несносны железные дороги и как мне хочется засесть у себя!! Это все определится на днях. Во всяком случае, здесь я останусь до половины шестой недели и в конце апреля буду в Москве, т. е. во Фроловском.
Ох, как я утомлен и как мне хочется работать, ибо именно работа и сознание, что я что-нибудь путное делаю, может возвратить меня в свою тарелку.
К П. И. Юргенсону
Тифлис. 8 марта 1888 года.
Милый друг, приехал сюда после двухнедельного путешествия третьего дня. Устал очень, но подобно тебе чувствую себя, наконец, дома, и это ощущение очень приятно. Нашел здесь два твоих письма. Отвечу на все по пунктам.
1) Конечно, мне жаль огромной суммы денег, истраченной на поездку, но нужно было или совсем не ездить, или выкладывать из кармана. Конечно, в будущем это повторяться не будет. И представь, – как раз, когда я на всех и все плюнул и решил удрать домой, ко мне отовсюду денежные предложения: из Angers гонорар в 1000 франков, из Женевы тоже, в Лондоне из Crystal-Palace неопределенная сумма, но я решительно отверг все это. В результатах моей поездки ты ошибся: в Лондоне я получил не 20, а 25 ф. (благодаря большому успеху директора изволили прибавить 5 ф. на чай), да еще 500 марок в Гамбурге ты не счел. Но, конечно, с денежной стороны поездка позорная, – да ведь я не ради денег ехал.
Проведя недели три в Тифлисе в обществе братниной семьи и кавказских приятелей, Петр Ильич в двадцатых числах апреля вернулся к себе, в свое гнездо. В его отсутствие ему была нанята и устроена усадьба в селе Фроловском.
В шести верстах от Клина, среди лесистой местности, это имение помещиков Паниных уже прежде было известно Петру Ильичу. Желая покинуть слишком «дачное» Майданово, еще в 1885 году он ездил осматривать его для найма. Еще более окруженное лесом, чем теперь, когда значительную часть его вырубили, оно очень понравилось ему, и я решительно не могу сказать, по какой причине тогда же эта усадьба не была им нанята. – Несравненно менее эффектная, чем майдановская, с обстановкой помещиков средней руки, без парка с липовыми аллеями, без мраморных ваз, без претензий – она именно сравнительной своей убогостью пришлась по душе Петру Ильичу. – Здесь пахло стариной, здесь он был один, без ненавистных дачников, здесь небольшой сад (но все же с прудиком и с островком) сразу переходил в лес, здесь за садом открывался вид на даль, на ту простецкую даль средней полосы России, которая Петру Ильичу была милее всех красот Швейцарии, Кавказа и Италии. Если бы с годами лес вокруг не исчезал от беспощадной рубки, – лучшего местопребывания Петр Ильич не желал бы на всю жизнь. Но за время его житья там Фроловское все редело и редело, купить его средств не было, а нанимать оказалось неудобным, и через три года Петр Ильич должен был его покинуть. Тем не менее он сохранил большую любовь к этой резиденции и, по словам лиц, которые с ним ехали из Клина в Москву за месяц до его кончины, при виде церкви Фроловского выразил желание быть там похороненным.
31
Кленовский, очень талантливый композитор нескольких балетов московского Большого театра (ныне директор отд. муз. общ. в Тифлисе), обратился ко мне, по рекомендации И.А. Всеволожского, с просьбой написать либретто на сюжет пушкинской «Пиковой дамы». Я написал две первые картины либретто для Кленовского и в письме к П. И. выражал сожаление, что пишу не для него. Впоследствии мы увидим, как на это либретто вместо оперы Кленовского создалась опера Чайковского.