- Да, он не трус, - согласился Большой Нож. - Мог бы убежать, но остался и пробовал защитить женщин. Для раба совсем неплохо...
Я вновь воззрился на бледнолицего. Внушительного впечатления он не производил, роста был не выше среднего, да и худощав, но я понял, что под диковинной кожей прячутся настоящие мышцы.
- Еще он выделывает всякие чудеса, - добавила тускаророчка. - Ходит на руках, например...
Та, что напоминала аллигатора, громко буркнула:
- У него дурной глаз, вот что. Как появился у нас, посыпались беда за бедой. Вон до чего дошло, до плена...
Я передал все доподлинно Большому Ножу, и тот откликнулся:
- Не знаю, как и быть. Собирался его убить, но, может, лучше держать его как раба? Ведь, в конце концов, ни у кого из других вождей белого раба нет и не предвидится...
Послышался зычный женский голос:
- Что тут происходит?
Я не обернулся: в том не было нужды. Во всем поселении не нашлось бы недоумка, который не признал бы этот голос с ходу. В один миг воцарилась мертвая тишина. Моя сестрица Тсигейю пробилась сквозь толпу - все поспешно отступали с ее пути - и остановилась лицом к лицу с бледнолицым. Оглядела его с ног до головы, а он не потупился и даже улыбнулся, словно радуясь знакомству.
Вот это уже требовало незаурядного мужества. Конечно, он не мог знать, что перед ним сама Мать клана Волков - тебе-то, наверное, известно, что это наиболее влиятельная фигура во всем поселении. При одном ее появлении большинство людей впадали в смущение и тревогу. Тсигейю была крупной женщиной, не толстой, а именно крупной, как заправский воин, лицо ее походило на скалистый утес, а глаза могли просверлить вас насквозь, прямо мороз до костей. Года два назад она умерла, но в пору, о которой я говорю, она была еще в расцвете сил, и ее седая грива топорщилась, как перья орла.
- Это ты для меня? - изрекла она. - Ну спасибо, Большой Нож.
Вождь от изумления открыл рот, потом поспешно закрыл его. Тсигейю была единственным человеком на свете, которого он боялся. И у него были на то серьезные основания, поскольку она приходилась ему родной матерью.
Барсук пробормотал что-то насчет своего права на жизнь бледнолицего ведь тот посмел его покалечить. Тсигейю смерила Барсука взглядом, и воин мгновенно стал ниже ростом. Однако через минуту Тсигейю сменила гнев на милость:
- Что верно, то верно. Во всем вашем славном отряде ты один хоть чуть-чуть похож на пострадавшего. Так что можешь получить в собственность эту девчонку. - Она показала на тускаророчку, и Барсук заметно повеселел. Кому достанутся вторая женщина и мальчишка, решайте сами. - Тут Тсигейю повернулась ко мне. - Брат, я желаю поручить бледнолицего твоим заботам. Постарайся научить его разговаривать, как полагается. Если кому-нибудь по силам справиться с подобной задачей, то только тебе...
ДА ВЕДАЮТ ВСЕ АНГЛИЧАНЕ И ИНЫЕ ХРИСТИАНСКИЕ ДУШИ:
что я, англичанин и подданный Ее Величества королевы Елизаветы, по несчастью попал в эту страну Вирджинию в лето 1591 от Рождества Христова; и после многих горестей очутился среди индейцев. Кои, однако, не причинили мне зла, а, напротив, выказали ко мне отменную доброту, без каковой я вне сомнения был бы обречен на гибель в этих диких краях. Вследствие чего, дорогой друг, кто бы ты ни был, заклинаю тебя не обижать этих дикарей и не ругать их, а отнестись к ним великодушно и справедливо, как они отнеслись ко мне.
Только погляди на эту оленью шкуру. Видел ты когда-либо что-нибудь похожее? Бледнолицый наносил значки заостренным индюшачьим пером с помощью черной краски, которую варил собственноручно из золы и дубовых наростов. И наказывал мне хранить эту шкуру и беречь ее, чтобы показать другим бледнолицым, когда они придут сюда, и чтобы они узнали, кто он и что с ним произошло.
Думаю, эта шкура сродни нашим охранным поясам - вампумам. Или цепочкам рисунков и непонятных значков, которыми старики из некоторых племен записывают историю своего народа. Выходит, он сам был своего рода дидахнвуизги, знахарем, хоть по виду и не скажешь, что он набрал довольно лет, чтоб успеть изучить такое сложное искусство.
А он занимался своими значками чуть не каждый день, царапал их на чем придется, чаще всего на шкурах или на коре тутового дерева. Люди считали его помешанным, и я не спорил - ведь если бы они узнали правду, то обвинили бы бледнолицего в колдовстве, и тогда даже Тсигейю не спасла бы его от смерти.
Но это, по правде говоря, могло бы угрожать ему гораздо позже, зимой, после того, как он немного выучил мой, а я его язык. А в тот первый день я думал только о том, чтобы вытащить его из толпы, пока не стряслось какой-нибудь новой напасти. Было видно, что Выдра вот-вот разразится очередной речью, и возникла бы несомненная опасность умереть со скуки.
Приведя незнакомца домой, я первым делом протянул ему тыквенную бутыль с водой. Когда он утолил жажду, я показал на себя и произнес, медленно и раздельно:
- Мышь. Тсис-де-тси.
Он ухватил все на лету и повторил:
- Тсисдетси...
Звуки были неверными, но для начала получилось совсем неплохо. Я скрючил руки под подбородком, как лапки, поднял верхнюю губу, обнажая передние зубы, скосил глаза, а потом перенес одну руку за спину, повилял ею, изображая хвоет, и вновь повторил:
- Тсисдетси... Он расхохотался.
- Тсисдетси. Мышш!..
Потом он, в свою очередь, поднял руку и потер лицо, будто размышляя о чем-то. И вдруг без всякого предупреждения повернулся и сорвал со стены мое лучшее боевое копье. У меня душа ушла в пятки, однако он и не думал нападать на меня. Вместо того он вскинул копье над головой и принялся им трясти, а другой рукой стал бить себя в грудь, крича в голос:
- Шекспа! Шекспа!..
Ну окончательно спятил, подумал я сперва. Как пес в жаркий день. Должно быть, воины Большого Ножа стукнули его сильнее, чем следовало бы. Но мало-помалу я понял, что он имеет в виду, и у меня даже дух захватило. Немалая честь, если мужчина сообщает тебе свое тайное боевое имя, а уж незнакомец и тем более пленник!..
- Шекспа, - попробовал повторить я, когда с грехом пополам вновь обрел дар речи. - Дигатсисди ателвхвгойи. Тот, кто грозит копьем.
Я был прозван Уильямом Шекспиром {Фамилию Shakespear можно перевести как "потрясающий копьем". (Прим. ред.)} из Стрэтфорда-на-Эйвоне, а позже из Лондона; я актер труппы лорда Стрейнджа, и в том начало всех моих злоключений.
Взгляни вот сюда, где я держу палец. Вот его имя в значках! Он сам показал мне их и даже предложил показать, как нарисовать значками мое собственное имя. Разумеется, я отказался - подумай, что мог бы сотворить со мной враг, если бы мое знаковое имя попалось ему в руки!
Я объяснил ему его оплошность. Он засмеялся и ответил, что я, вероятно, прав. Ибо многие такие, как он, попадали в беду, как только другие люди принимались повторять их имена.
Случилось так, что наша труппа отправилась в Портсмут, куда нас пригласили; а когда мы прибыли, мэр и городской совет, будучи приверженцами пуританского извращения, запретили нам выступать. По каковой причине мы остались совершенно разоренными; так что иные из наших актеров даже заложили свою одежду, дабы наскрести денег на дорогу домой.
Может, над ним тяготело чье-то проклятье? Время от времени он заявлял: ему и в голову не приходило расставаться со своей родиной. Это все по вине пуритан, твердил он. Он, правда, не объяснял, кто такие пуритане, но однажды обмолвился, что его жена и ее родичи - из пуритан. Выходит, это просто-напросто имя клана, к которому принадлежала его жена. Тогда не приходится удивляться, отчего ему, бедняге, пришлось бежать из дома. Такая же история приключилась с моим собственным дядей. Когда клан твоей жены решает от тебя избавиться, у тебя не остается иного выхода.