На этом фоне язык, которым мы выражаем наше познание и который является природным носителем его истинности, служит выражением ассимиляции этих структур и проникновения (интерио-ризации) их внутренних объективных исконных смыслов[149]. Наше познание мы спонтанно сообщаем другим при посредстве языка, но также при его посредстве можем получить другое познание, которым мы ранее не располагали.
Возникает вопрос: может ли постмодернизм, если применить его к теории исторического познания и методологии истории, что-либо предложить классической интеллектуальной формации, опирающейся на широко понимаемый реализм познания? Ответ на этот вопрос зависит от подробного ответа на другой вопрос: каких конкретно авторов и какие их предложения мы принимаем во внимание. Если речь идет о постмодернистском агностицизме, то он по определению не заслуживает внимания ни в одной науке, которая стремится к познанию (в отличие от создания) действительности, в равной мере в настоящем и в прошлом. Внимания, однако, заслуживают те элементы постмодернистской тактики, которые связаны с двумя сферами философской традиции: классической феноменологией и классической риторикой.
Она остается неиспользуемым[150], хотя потенциально необычайно удобным инструментом описания исторической действительности. Особенно широкое применение может найти феноменологический метод в эпистемологическом описании исторических источников, если бы можно было применить ее основные методологические директивы в качестве постулатов: непосредственности, наглядности и адекватности описания. Своего применения в области методологии истории ждет главный принцип феноменологии Гуссерля («принцип всех принципов»), который звучит так:
«[…]Каждая изначально представленная наглядность является источником правомочности познания, что всё, что изначально представлено нам в “интуиции” (можно сказать: в своей телесной действительности), следует просто принять как то, что представляется, но только в тех границах, в которых оно представляется»[151].
Это определенная разновидность критического видения[152] мира в его непосредственности, подразумевающая способ и границы его данности, что отсутствует в идеологически ангажированных постмодернистских проектах. Знаменательно, что ни один из современных польских (с историками других стран дело обстоит подобным образом) постмодернистов-историков не ссылался на опыт феноменологии. В особенности это касается Ежи Топольского. Исповедуемый им марксизм не позволял ему принять такой разновидности методологии, которая абстрагировалась бы от идеологического контекста и постгегелевского историцизма, т. е. крайней версии историзма[153]. Ведь в марксизме, подобно как и в постмодернизме, все, а особенно познание, опосредовано и обусловлено различными детерминантами. Все детерминанты, в свою очередь, марксизм редуцирует до экономических факторов. Феноменология как таковая с самого начала представлялась марксистам проявлением буржуазной идеологии, суть и реакционная цель которой состоит в поддержании капиталистического status quo. Для революционно настроенного историка-марксиста (то же самое подтверждают сегодняшние постмодернисты), феноменологическая опция с ее постулатом отсутствия предпосылок и ее средством методического сомнения epoche, целью которого является отстранение от всех полагаемых предпосылок, позволяющее выйти за пределы исторических и экономико-политических обусловленностей, была неприемлема по догматически-докринальным причинам, поскольку она противоречила изначальным положениям исторического материализма, а в особенности классово-исторического детерминизма.
150
Я не знаю ни одного польского историка-методолога, который опирался бы на принципы описания, использующие установки одного из важнейших течений философии ХХ века — феноменологии. Несмотря на то что в Польше существуют значительные достижения на этом поле, начиная от Казимежа Твардовского, создателя львовской философской школы, включая прямого ученика Гуссерля — Романа Ингардена, и заканчивая краковскими учеными Владиславом Стружевским и Анджеем Полтавским. Но и на Западе, например, в работе Г. Иггерса (G. Iggers), Historiography in twentieth century. фамилия Гуссерля не появляется ни разу, зато Маркс и Фуко упоминаются по нескольку десятков раз.
151
152
О постмодернистском изложении данной точки зрения и опирающемся на нее знании см.:
153
Проблеме историзма я посвятил (в соавторстве с Барбарой Вишневской-Пазь) статью «Историзм» (Historyzm) в: Powszechna encyklopedia filozofii. Red. А. Maryniarczyk. T. 4. Lublin, 2003. S. 508–519.