37. Итак, я снова пишу о том, что услышал, о том, что мне было доверено. Впрочем, это было мне доверено не в качестве тайны, которую надлежало хранить; непосредственно доверен мне был только голос, сказавший, что все остальное — никакая не тайна, а наоборот, шелуха; но то, что по окончании работы летит на все стороны, может быть и рассказано — и просит во имя сострадания, чтобы о нем рассказали, ибо не в силах спокойно лежать там, где брошено, когда то, что вызвало его к жизни, уже отшумело.
Так вот, слышал я следующее:
Где-то в Южной Богемии, на некой лесистой возвышенности, примерно в двух километрах от реки, которая оттуда была бы хорошо видна, если бы ее не заслонял лес, стоит маленький дом. И живет в этом доме один старик. Благообразной старческой внешности ему не досталось. Он маленького роста, одна нога у него, правда, прямая, зато другая сильно выгнута наружу. Маленькое личико сплошь заросло бородой и усами, волос седой, желтый, но кое-где и черноватый; нос сплюснут и покоится на несколько выпяченной верхней губе, почти утыкаясь в нее. Веки низко нависают над маленькими…
38. Я похож на тех дикарей, у которых, как рассказывают, нет иных стремлений, кроме стремления к смерти, или, точнее, у них нет даже и этого стремления, просто сама смерть стремится к ним, и они отдаются ей или, точнее, даже не отдаются, а просто падают на прибрежный песок и больше уже не поднимаются, — я очень похож на них, и вокруг меня есть выходцы из того же племени, но в наших землях царит суматоха, люди давятся в толпе днем и ночью, поднимаются и опускаются — и увлекают за собой моих соплеменников. В здешних краях это называется «поддержать товарища», подобную помощь здесь всегда готовы оказать, ведь того, кто может без причины упасть и не встать, здесь боятся, как черта: боятся дурного примера и того зловония истины, которое пошло бы от павшего. Но, конечно, ничего такого бы не было: один человек, десять человек, целый народ может полечь — и ничего не случится, могучая жизнь будет продолжаться, на чердаках все еще полно знамен, которые никогда не развертывались, в этой шарманке только одна мелодия, но рукоятку крутит Вечность собственной персоной. И все же этот страх! Все-таки люди вечно носят в себе своего собственного врага, пусть даже и бессильного. И для него, для этого бессильного врага они…
39. — Итак? — сказал господин, посмотрел на меня с усмешкой и поправил галстук.
Я мог выдержать его взгляд, но по собственной инициативе слегка отвернулся в сторону и со все возрастающим вниманием стал вглядываться в крышку стола, словно там открылась и постоянно углублялась какая-то впадина, приковывавшая взгляд. В то же время я сказал: