Мучительное воспоминание о том вечере (а я вспоминал разговор с самого начала, с открывания двери, с того, как подошел — со злостью, и она отняла у меня почти всю радость этого посещения) было вызвано тем, что я, собственно, ничего против «Швайгера» не высказал, просто поболтал немного, да к тому же был зануден, тогда как то, что — прекрасно — говорили Вы в оправдание некоторых особенностей пьесы, показалось мне неожиданным и совершенно справедливым. Однако опровергнуть мои убеждения это не могло, они стали совершенно неопровержимы задолго до того, как я дошел до этих особенностей. Если же я тем не менее не мог сформулировать мои возражения так, чтобы они стали понятны хотя бы мне самому, то причина этого в моей слабости, проявляющейся не только в мышлении и речи, но и в приступах своего рода сознательного бессилия. Пытаюсь я, к примеру, высказать что-то против пьесы, и уже на второй фразе это бессилие начинает одолевать меня вопросами: «О чем ты говоришь? О чем вообще речь? Что это такое, литература? Откуда она приходит? Какая от нее польза? Какие же все это сомнительные вещи! А наложи на эту сомнительность еще сомнительность твоих речей — и получится что-то чудовищное. Как тебя занесло на эти бесполезные горние тропы? Заслуживает ли это серьезных вопросов, серьезных ответов? Возможно, но не твоих: это дело высочайших правителей. Скорей назад!» И это «назад» означает, что я тут же оказываюсь в кромешной тьме, из которой меня уже не может извлечь ни помощь моего оппонента, ни чья бы то ни было еще. В себе Вы, похоже, ничего подобного не замечали, хоть и написали «Человека из зеркала». Впрочем, я и в спокойном состоянии отдаю должное этому внутреннему собеседнику; Вы иногда слишком строги к нему, а ведь он — не более чем ветер, играющий воздушными существованиями и продлевающий жизнь опавшим листьям.
И тем не менее я все же хочу еще попытаться преодолеть эту кромешную немоту и кратко высказать, чтó меня оскорбляет в «Швайгере».
Прежде всего, я ощущаю нечто заведомо ложное в том, что «Швайгер» низведен до уровня какого-то — пусть даже и трагического — особого случая; действительность пьесы, взятой в целом, запрещает это. Когда рассказывают какую-нибудь сказку, каждому ясно, что все вверено чуждым силам и суд текущего времени исключен. Но здесь это не ясно. Пьеса внушает, что казус Швайгер рассматривается только сегодня, и именно в этот вечер, скорее случайно, чем намеренно, что точно так же этот процесс мог быть проведен в соседнем доме с каким-то совсем иным укладом жизни. Но этому утверждению пьесы я не могу поверить; если в других домах этого города католической Австрии, который выстроен вокруг Швайгера, вообще кто-то живет, то тогда там в каждом доме живет Швайгер и никто иной. К тому же прочие персонажи пьесы не имеют собственных жилищ, они живут со Швайгером, они — сопутствующие ему явления. У Швайгера и Анны нет даже возможности доказать где-то, что они счастливая супружеская пара, это честно признается умолчанием; быть может, то, чего они хотят, вообще невозможно, никто в пьесе не смог бы это опровергнуть; откуда взялось столько детей на этой дунайской посудине — загадка. И почему — этот городок, почему Австрия, почему мелкий, утонувший во всем этом особый случай?
Но Вы делаете его еще более особым. И кажется, будто Вам все еще не хватает его особенности. Вы придумываете историю с детоубийством. Я вижу в этом какое-то унижение страданий, выпавших на долю поколения. Тот, кто не может здесь сказать больше, чем говорит психоанализ, не должен был бы высказываться. Возиться с психоанализом — не большая радость, и я стараюсь держаться от него как можно дальше, но он существует по крайней мере так же реально, как и это поколение. Иудаизм с давних пор к своим выражениям страдания и радости почти одновременно добавлял соответствующий РАШИ-комментарий, — так и здесь.{119}
78. Я был недавно в М. Мне надо было кое-что обговорить с К. В общем-то, никакой особой срочности не было, все прекрасно можно было уладить письменно, хотя это и затянуло бы дело (однако поскольку оно было не срочное, никакого ущерба это не нанесло бы), но как раз выдалось свободное время, и у меня возникло желание быстро и без лишних церемоний объясниться с К., к тому же я еще не бывал в М., посмотреть который мне когда-то советовали, короче, я решил туда съездить, не успев, к сожалению — на это уже не оставалось времени — заранее удостовериться в том, что застану сейчас К. в М.
И действительно, К. не оказалось дома. Как мне рассказали в М., он почти никогда не покидал городка, он вообще был необычайно оседлым человеком, но как раз из-за этого накапливались разные дела, которые все-таки требовали обсуждения на месте; хоть это было и недалеко, в окрестностях М., однако нужно было эти давно уже назревшие поездки, наконец, совершить, от чего К., как мне полусмеясь-полувздыхая рассказала его сестра, буквально накануне моего приезда был в ужасном настроении, но все-таки вынужден был в конце концов послать запрягать для большой поездки. А чтобы избавить себя от новых поездок в обозримой перспективе, К. решил на этот раз охватить одним большим объездом — пусть даже он продлится несколько дней — всё без исключения, что требовалось привести в порядок и даже, по возможности, сделать теперь те поездки, которые только грозили в будущем, вплоть до того, что в план был включен заезд на свадьбу одной племянницы. Когда К. вернется, с уверенностью сказать было нельзя; правда, речь шла лишь о поездке по дальним окрестностям М., однако деловая программа была очень обширна, а кроме того, К., когда уже он, наконец, отправлялся в какую-то поездку, бывал непредсказуем. Возможно, после первой или второй ночи, проведенной в деревне, эти разъезды настолько ему опротивеют, что он прервет поездку, неотложные дела останутся неотложными, а он сегодня или завтра вернется. Но точно так же было возможно, что, оказавшись, наконец, в дороге, он обрадуется перемене, а живущие вокруг многочисленные друзья и родственники даже заставят его продлить поездку сверх безусловно необходимых пределов, потому что он, в сущности, — веселый, общительный человек, который любит, когда его окружает большое общество, которого радует заслуженное честной работой уважение к нему — особенно в некоторых деревнях его встречают просто с помпой, — к тому же благодаря личному влиянию и знанию людей он способен несколькими словами в мгновение ока достигать того, чего заочно никакими силами добиться невозможно. А когда он видит такой успех, у него, естественно, возникает желание продолжать, и это тоже может затянуть поездку.