Согласно Херндону, в эту ночь Спид не пошел спать вместе со всеми, пожелав немного почитать, хотя на самом деле он просто ждал Линкольна. На часах было уже за десять, а разговор с мисс Тодд еще продолжался. Наконец после одиннадцати он тихо подкрался. Из-за длительности разговора Спид уже понимал, что его наставления были игнорированы.
Последовал первый вопрос Спида: «Ну что, старина? Ты сделал все, как мы договорились?» «Да! Сделал, — ответил Линкольн задумчиво, — когда я сказал Мэри, что больше не люблю ее, она упала на колени и начала рыдать, вытянув руки вверх, словно горела в огне, еще она говорила что-то о предательстве…» — тут Линкольн остановился. «А что ты еще сказал?» — настаивал Спид, словно вытягивая из него слова. «Сказать честно, Спид, это было уже слишком для меня, я и сам прослезился и, взяв ее в свои объятия, просто поцеловал». «И это называется разорвать помолвку, — усмехнулся Спид, — ты не только сделал глупость, но еще и фактически возобновил ваши отношения и теперь уже не можешь отказаться, хотя бы ради чести». «Ну что же, чему быть тому не миновать, и я должен с этим смириться», — прошептал Линкольн.
Проходили недели, и свадьба приближалась: портниха готовила приданное Мэри, особняк Эдвардсов заново перекрасили, отремонтировали гостиные комнаты, обновили ковры и мебель. А в это время с Линкольном творилось нечто ужасное: он оказался на грани нервного срыва. Его охватила глубокая депрессия, болезнь, которая поражает и душу, и тело. С каждым днем Линкольну становилось все хуже и хуже. Многие уже считали его сумасшедшим, и есть веские сомнения относительно того, смог ли он полностью восстановится и окончательно выйти из депрессии после долгих недель душевного ада. Несмотря на то что он безмолвно согласился на свадьбу, душа его все же противилась этому. Подсознательно он искал пути спасения — побега от грядущей бури. Часами сидел в своей комнате наверху магазина, без какого-либо желания пойти в офис или посетить встречи городского собрания, членом которого он являлся. А иногда вставал в три часа ночи, спускался вниз, зажигал камин и до полудня смотрел на огонь. Он ел очень мало и начал худеть, стал раздраженным, избегал абсолютно всех и редко с кем-то говорил.
Об обещанной свадьбе Линкольн думал с ужасом. Ему казалось, что смысл жизни потерян, и из этой темной бездны уже не выбраться. Он даже написал длинное письмо доктору Даниелю Дрейку, заведующему кафедрой медицины колледжа Цинциннати. Тот был самым авторитетным врачом на Западе. В письме Линкольн изложил свои проблемы и попросил по возможности назначить кое-какое лечение, но Дрейк ответил, что без личного осмотра это невозможно.
Свадьба была назначена на 1 января 1841 года. День был солнечным и безоблачным, с раннего утра на улицах появилась спрингфилдская аристократия, разъезжавшая на санях и раздававшая новогодние приглашения. Из ноздрей лошадей выходил белый пар, а воздух наполнился звоном подвешенных колокольчиков.
В особняке Эдвардсов кипела суета окончательных свадебных приготовлений: посыльные с доставками один за другим появлялись у заднего входа и в последнюю минуту получали заказы на что-то другое. Для мероприятия даже был приглашен специальный шефповар, который готовил праздничный ужин, но не в старых посудах и не на старой печи, а на новой плите с новым инвентарем.
Новогодний вечер тихо опустился на Спрингфилд, в окнах появились праздничные венки, за которыми мерцали маленькие свечки. Дом Эдвардсов замер в волнении и ожидании. В шесть тридцать начали прибывать счастливые гости, а в шесть сорок пять появился священник с ритуальными принадлежностями под рукой. Комнаты были обставлены растениями с яркими цветами. Присутствующие были охвачены восторгом, все погрузились в радужную болтовню, ожидая церемонии.
На часах было уже семь… семь тридцать, но Линкольн не появлялся, он явно опаздывал.
Минуты проходили медленно и утомительно, старинные часы в прихожей стучали каждые пятнадцать минут, и так уже несколько раз, а жениха все нет и нет. Госпожа Эдвардс нервно смотрела на дорогу ведущую к дому: «Что могло случиться, может, он… Нет это невозможно, об этом даже речи быть не может!» Семья уединилась и начала шептаться о чем-то — спешное совещание. Мэри ждала в соседней комнате: одетая в шелковое подвенечное платье, украшенная вуалью, она нервно дергала цветы, вставленные в ее локоны, и без остановки ходила у окна, поглядывая то на дорогу, то на часы. Ее ладони стали мокрыми, она вся вспотела: прошел целый час мучений, а его все нет. Но ведь он обещал… он точно придет… В девять тридцать один за другим гости начали уходить, без шума и лишних слов, но, конечно, с удивленными лицами. После ухода последних гостей несостоявшаяся невеста разорвала вуаль, вырвала все цветы из своих волос и, разрыдавшись, поднялась к себе в комнату. Она была убита горем: постоянно думала, что же скажут люди, ведь она опозорена в глазах окружающих, ее все высмеют, стыдно даже выйти на улицу. Волна уныния и боли накрыла ee. Вдруг Мэри захотела увидеть Линкольна, крепко обнять его, но тут же появилась намного сильное желание убить его за то унижение и боль, которые она испытала.