В Конгрессе Линкольн сделал то, что многие виги уже делали до него: обвинил президента в «провоцировании подлой и безнравственной войны грабежа и убийств» и объявил на всю страну, что Бог забыл о защите слабых и немощных и позволил грозной банде убийц и адских демонов резать женщин и детей, превратив праведную землю в пустыню. На все эти обвинения в Капитолии не обратили никакого внимания, поскольку автор был не очень известен. Но в Спрингфилде это подняло настоящую бурю: штат Иллинойс послал на эту войну шесть тысяч солдат, как они сами были убеждены, воевать за высокие ценности свободы. А теперь представитель штата в Конгрессе объявил этих же солдат «демонами из ада», называя их убийцами. Возбужденное общество не без помощи провокаторов начало проводить публичные собрания, где Линкольна обзывали полным трусом, неудачником, гориллой и даже вторым Бенедиктом Арнольдом. От митинга к митингу страсти еще больше накалились. Люди говорили, что они никогда еще не знали такого позора, и ни один из храбрых и честных жителей Иллинойса не может такое терпеть. Ненависть к Линкольну выросла настолько, что напоминала о себе еще очень долго: во время первой президентской кампании, через тринадцать лет после этих событий, ему в лицо опять бросили те же обвинения. Позже про эти события он скажет: «Я совершил политический суицид».
После случившегося Линкольну было страшно вернуться домой и встретиться со своими возмущенными избирателями, и он попытался получить пост, при котором мог бы остаться в Вашингтоне: но маневр по назначению на должность комиссара земельного офиса провалился. Следующим был пост руководителя земли Орегон. Он надеялся, что станет одним из первых сенаторов, когда Орегон присоединится к Союзу, но и в этом случае Линкольна ждала неудача. Так что вскоре ему пришлось вернуться в Спрингфилд, в свою жалкую адвокатскую контору. Он снова запряг Старону Бака в свою разваленную повозку и снова начал разъезжать по восьмому судебному округу в унылом и подавленном состоянии.
Случившееся заставило Линкольна забыть о политике и полностью отдаться своей профессии. Посчитав, что он не имеет достаточно знаний и придерживается неправильного метода работы, Линкольн купил книгу по геометрии и начал возить ее повсюду с собой, доказывая себе самому и окружающим правильность своих новых начинаний. Вот что пишет об этом Херндон: «В маленьких сельских отелях мы обычно спали на одной кровати, и в большинстве случаев эта кровать была слишком коротка для Линкольна, так что его ноги висели перед кроватью, демонстрируя часть голых стоп. Поставив свечу на стул рядом с кроватью, он часами читал в этой позе. Бывали даже случаи, когда это продолжалось до двух часов ночи, в то время когда я или другой из его соседей по кровати крепко спали. Именно разъезжая по округу он перечитывал Эвклида до тех пор, пока не выучил наизусть все теоремы из шести его книг».
После изучения геометрии он перешел к алгебре, затем к астрономии, после выучил лекцию о происхождении и развитии разных языков. Но ни одна из вышеперечисленных дисциплин не интересовала его больше, чем Шекспир: литературный вкус, впитавшийся от Джека Келсо в Нью-Сейлеме, главенствовал поныне. И с тех пор одними из самых наглядных характерных черт Авраама Линкольна, сопровождавшие его до конца жизни, были грусть и меланхолия, настолько глубокие и очевидные, что словами передать их вряд ли возможно.
Джесси Уейк — помощник Херндона в работе над его биографическим трудом — посчитал, что отрывки, описывающие грусть Линкольна наверняка преувеличены, и для разъяснений обратился к тем, кто долгое время работал с Линкольном, — к Стюарту, Уитни, Метни, Свитту и судье Дэвису. После долгих дискуссий Уейк в конце концов был глубоко убежден, что человек не знающий Линкольна лично, вряд ли сможет представить его склонность к меланхолии, о чем изначально и говорил Херндон. И как я уже процитировал, в той самой книге он писал следующее: «За двадцать лет я ни разу не видел его счастливым, Линкольн буквально истекал грустью, когда ходил рядом».
Во время деловых поездок по округу Линкольн часто делил комнату с несколькими своими коллегами. Некоторых из них рано утром будил его голос: проснувшись, они находили его сидевшим в углу кровати, бормочущим непонятные слова. С утра он вставал и зажигал огонь в камине, после чего мог сидеть и часами глядеть в пламя. Иногда в такие моменты он цитировал свою любимую поэму: «О, почему известен дух смерти?»