Из письма к H. A. Белоголовому от 18 декабря 1883 (19–2, с. 255).
Авторская дарственная надпись А. Н. Островскому
А между тем случилось следующее. Ко мне обратился кунгурский 1-й гильдии купец Наркиз Богданович Кормильцын[91] с вопрос‹ом›: нет ли в моем ведомстве (очевидно, он еще не знает, что ведомство мое распущено) стихотворца, который мог бы написать стихи на бракосочетание его дочери Ирины Наркизовны, но так, чтобы стихи были по 1-й гильдии, и что это будет стоить. Я указал ему на Вас, думая, что это Вас развлечет. Но при этом написал ему, что так как стихи требуются непременно по 1-й гильдии, то цена им будет 1 р. 25 к. за строку, ежели не меньше 200 строк. Или, короче говоря, за все стихотворение 250 р., если же Вы напишете меньше 200 строк, то за каждый недописанный стих платите по 5 р. неустойки. Кроме того, я объяснил ему, что Вы надворный советник (кажется, так?) и занимаете несменяемую должность, которая, впрочем, вскоре сделается сменяемою, и что, ввиду этого, Вы, может быть, пожелаете, чтоб стихи были прочитаны под псевдонимом Случевского[92]. Кроме Вас, я указал на Аполлона Майкова, который тайный советник и имеет через плечо орден[93].
Не знаю, на что решится г. Кормильцын, но, во всяком случае, считаю нужным Вас предупредить, чтоб Вы не испугались, получив из Кунгура предложение. ‹…›
Дама, которую Вам адресовал Унковский, воротилась от Вас в восторге; говорит: не знаю, что такое у него в панталонах, но совершенно как фимиам. А Унковский ей на это: да Вы не у Победоносцева ли по ошибке были?
Из письма к А. Л. Боровиковскому от 11 июня 1884.
Сиверская (20, с. 32–33).
О стихах на бракосочетание Ирины не беспокойтесь: их уже сочинил Надсон[94] и отослал по назначению. Стало быть, он и деньги получит. Бедный, по-видимому, немного поживет. Головин (доктор)[95] говорит, что у него чахотка. К счастию, Головин очень часто ошибается, и в этом единственное спасение. Может быть, диагноз его даже означает: сто лет здравствовать. На днях у нас кухарка стала часто в обморок падать. Послали к Головину (он здесь же на Сиверской) – он освидетельствовал и говорит: хроническое воспаление почек. Надо ей одним молоком питаться. Та было поверила; но потом вдруг спохватилась: у меня, говорит, совсем не почки болят, а мне мужика надо. И уехала в Петербург для случки, а когда оплодотворится, то назад приедет.
‹…›
Но кроме этого, есть и еще важная политическая новость. Ераков собрался жениться на девице Малоземовой[96], пьянистке в‹еликой› к‹нягини› Екатерины Михайловны, у которой два зуба изо рту выперло наружу, да два зуба там… Вот Ераков и собрался это обстоятельство проверить – инженер ведь он. Но тут его лукавый попутал. Показалось ему, что у него из огорода по ночам клубнику воруют, вот он и дал себе слово подкараулить. Ночью, услышав подозрительный шорох, в одной рубашке, без подштанников, ползком вышел в огород и засел в куст. Кстати, думает, я там и за большой нуждой схожу. А в кусте между тем змея спала. Не ядовитая, но все-таки змея. Услышала, что кто-то сбирается на нее класть, взяла да и укусила в самое причинное место. Взревел Ераков, а брачные пули в одно мгновение раздулись, как картечи. Прибежал домой, всполошил дочерей; те пристают: что у Вас, папенька, болит? А он объявить не смеет, а только кричит: не могу жениться. Послали к августейшей владетельнице города Ораниенбаума – она тоже хочет знать, что у милого старичка болит. Наконец, приехал доктор, и всем потихоньку объяснил. Теперь Еракову уже не больно, но едва ли не придется расстаться со своим архитектурным украшением. Дочери ходят мимо него, потупив глаза, августейшая владетильница нюхает спирт, а девица Малоземова всем горько жалуется: стоило ли из-за фунта клубники лишать себя удовольствия! Сам же Ераков, не будь глуп, завел переговоры с Моршанском[97], насчет принятия большой печати. Говорят, Платицын дает ему всего 85 копеек, но он надеется, что это по недоразумению, и на днях собирается в Моршанск лично. Это правда, говорит, что я и без того должен бы их лишиться, но ведь тут дело идет не об них одних, а обо всем – должен же «корабль» что-нибудь накинуть, тем более что у меня долги.
‹…›
От Унковского получил письмо: он затеял настоящее хозяйство; арендатору отказал и орудует сам. Жалуется, что навозу мало. Я советовал, разумеется, всей семьей принимать касторовое масло, но с тем, чтобы это удобрение класть исключительно на огород. Если же хочет персидскую ромашку сеять, то пусть пригласит Головачова[98], которого кал удивительно для этой цели хорош.
92
Случевский Константин Константинович (1837–1904), поэт, переводчик; чиновник Министерства государственных имуществ, член комитета Министерства народного просвещения, редактор «Правительственного вестника» (1891–1902); действительный тайный советник (с 1880).
93
Майков Аполлон Николаевич (1821–1897), поэт; ученик и друг И. А. Гончарова, близкий знакомый Ф. М. Достоевского; председатель комитета иностранной цензуры (с 1875), действительный статский советник, тайный советник (с 1888). На ленте, надеваемой через плечо, носились ордена высшей, то есть первой степени.
94
Надсон Семен Яковлевич (1862–1887), поэт, один из кумиров молодежи 1880-х гг.; печатался в «Отечественных записках».
95
Головин Евграф Александрович (1842–1909), терапевт, доктор медицины, почетный лейб-медик; врач Мариинской больницы, старший врачебно-санитарный инспектор Министерства путей сообщения.
96
Малоземова София Александровна (1845–1908), пианистка и педагог, профессор Петербургской консерватории.
97
Город в Тамбовской губернии, один из центров распространения скопческого учения. В 1870-х гг. появилось множество публикаций о скопцах, поводом для которых стал судебный процесс 1868 г., в центре которого оказался глава скопческой общины («корабля») М. К. Платицын, богатый купец, почетный гражданин Моршанска. «Большой» («царской») печатью у скопцов называлась изуверская операция по иссечению пениса.
98
Головачев Алексей А(н)дрианович (1819–1893), публицист, сотрудник «Отечественных записок» и «Вестника Европы», главный редактор «Журнала Министерства путей сообщения»; двоюродный брат А. М. Унковского.