После прочтения молитвы о. Иоанна пригласили выпить чаю, и вот во время этого чаепития и произошел инцидент с профессором Боткиным.
Как я уже писал выше, швейцару был отдан приказ не принимать С. П. Отдавая этот приказ, моя мать, однако, не учла одного обстоятельства, а именно того, что карета, в которой возили о. Иоанна, где бы она ни остановилась, была немедленно окружаема толпой народа, часть коей жаждала получить батюшкино благословение, часть же останавливалась из простого чувства любопытства. Так случилось и перед домом, где мы жили. Проезжавший мимо Боткин был удивлен сборищем и, опасаясь, не случилось ли чего с отцом, велел своему кучеру остановиться у подъезда, где и узнал от собравшихся причину людского скопления, причем ему даже сообщили, у кого именно находится «кронштадтский батюшка», как простонародие звало обыкновенно Иоанна. С. П. вошел в швейцарскую и, несмотря на протесты привратника, докладывавшего, что ему было велено говорить, поднялся в третий этаж, где находилась наша квартира, входная дверь которой была почему-то не заперта. Профессор, снявший, по обыкновению, шубу внизу, в швейцарской, беспрепятственно прошел через переднюю и очутился в столовой, где пили чай. Можно себе представить, какое замешательство произошло среди нас при виде высокой плотной фигуры С. П., вдруг неожиданно появившейся в комнате. Но Боткин, добродушно улыбаясь, положил конец замешательству, пожурив отца за то, что этот последний захотел скрыть от него о. Иоанна, с которым он был давно знаком.
– Батюшка и я коллеги, – пошутил Боткин, – только я врачую тело, а он душу…
Никаких недоразумений, которых боялся отец, инцидент не возбудил, и Боткин продолжал лечить отца с той же энергией, как и прежде. Никаких улучшений в состоянии папы визит о. Иоанна не принес. Он скончался через два-три месяца после него.
Боткин недолго пережил своего пациента; он скончался от каменной болезни в декабре того же 1889 года.
М. М. Стасюлевич, известный издатель «Вестника Европы» и книгоиздатель, бывал у нас довольно часто. Он много помогал отцу советами, когда этот последний задумал выпустить в свет собственное издание своих сочинений, причем совершенно бескорыстно взял на себя все труды по этому изданию. Назначенный отцом одним из душеприказчиков, Μ. Μ. с согласия моей матери передал все оставшиеся после отца ненапечатанные рукописи в Академию наук[169].
В. И. Иванов, петербургский нотариус, дельный, честный и веселого характера человек, был одним из постоянных папиных партнеров по игре в винт. Отец мой играл, по свидетельству его партнеров, в карты прескверно, но мнил о себе совершенно обратное. Играл он нервно, волнуясь, и приписывал проигрыш робера своим партнерам, хотя в этих проигрышах был первым виновником. Он терпеть не мог, чтобы ему доказывали, что робер проигран именно по его вине. Иванов же, с своей стороны, всегда отшучивался от упреков отца, что бесило этого последнего. И вот как-то раз, рассердившись не на шутку на какое-то возражение В. И., человека совершенно лысого, отец в сердцах ему заявил, что «в следующий раз он запишет весь ремиз не на сукне, а на его, Иванова, лысине». Понятно, что это заявление вызвало гомерический хохот играющих и самого Иванова, к которому примкнул и мой отец. Инцидент был, таким образом, исчерпан[170].
Супруга Боткина[171] (вторая – первую я не знавал) была, насколько помню, дама не особенно приятная, но, видимо, хорошая хозяйка. Детей мужа от первой жены она недолюбливала. Да они в ней и не нуждались. Сергей Сергеевич был достойным преемником отца как врач и профессор. Евгений был тоже хорошим врачом. Петр был дипломатом, а Александр, как я то узнал несколько лет тому назад от сына С. П. от второго брака Виктора, бывшего в то время командиром Приморского драгунского полка, в начале Февральской революции уехавшего на Дальний Восток, занялся сельским хозяйством в имении своего отца в Финляндии[172].
Боткина очень, между прочим, пристрастилась к фотографии и снимала все, что ей попадалось на глаза. Она весьма желала снять фотографию с отца, что ей в конце концов и удалось сделать. Отец изображен за письменным столом, уставленным стклянками от лекарств, в халате, с пледом на плечах. Снимок был, надо отдать справедливость Е. Α., очень похож на натуру, и по нему можно судить о последних месяцах жития отца[173].
169
На самом деле большинство бумаг Салтыкова осталось у Е. А. Салтыковой, а некоторые черновые и не опубликованные при жизни писателя вещи вдова передала М. М. Стасюлевичу, который в 1910 г. сообщил в прессе о своем намерении передать хранящиеся именно у него рукописи в Академию наук, потому что «восстановить произведения Салтыкова в подлиннике, представить Салтыкова в его действительном, настоящем виде, сохранить в полной неприкосновенности все отличительные черты его творчества – это задача, посильная только Академии наук, и нужно надеяться, что Академия наук ее выполнит» (Новое время. 1910. № 12155. 13 января. С. 2). О судьбе салтыковского литературного наследства см.:
170
Ср. в воспоминаниях С. А. Унковской: «Живо помню, как его партнер Корсаков пошел не с той карты, и потому они с Салтыковым остались без многих взяток. Салтыков так рассердился, что закричал Корсакову: „Я этот ремиз на вашей лысине запишу: отчего вы пошли с короля, а не с маленькой?“».
172
Из упоминаемых здесь детей С. П. Боткина в переписке Салтыкова встречается только имя Сергея Сергеевича (1859–1910), врача, профессора медицины. К. Салтыков упоминает Евгения Сергеевича (1865–1918), врача, лейб-медика Николая II, расстрелянного вместе с царской семьей. Петр Сергеевич (1861–1933), дипломат, умер в эмиграции. Александр Сергеевич (1866–1936), морской офицер, врач, путешественник. Виктор Сергеевич (род. 1871), подполковник, штаб-офицер для поручений при военном министре, в 1919 г. секретарь британского консульства во Владивостоке; с 1920 г. жил в эмиграции.
173
Эта известная фотография была сделана Л. Ф. Пантелеевым. Обычно она датируется неверно – 1889 г., тогда как сделана в феврале 1886 г. (см.: