Еще одним и даже более странным объектом сентиментальной солидарности Мао оказался Чан Кайши, человек, которого он сам сверг. Более того, он погубил миллионы китайцев для того, чтобы тот оставался свергнутым. Чан умер на Тайване 5 апреля 1975 года в возрасте восьмидесяти девяти лет, оставив завещание, требовавшее, чтобы его гроб не хоронили на острове, а держали в святилище в ожидании возвращения на материк после падения коммунизма. В момент похорон Чана Мао втайне горевал о генералиссимусе в течение целого дня. В тот день Мао не ел и не говорил. Весь день он заставлял прокручивать восьмиминутную запись траурной музыки, чтобы создать похоронное настроение, а сам отбивал такт по кровати, сохраняя серьезное выражение лица. Музыку для Мао специально подобрали к стихотворению XII века, в нем поэт прощался с другом, имевшим поразительное сходство с Чаном: это был патриотичный высокопоставленный мандарин, карьера которого закончилась трагично и бесплодно и который был сослан в отдаленный район Китая. Поэт говорил своему другу:
Именно так Мао относился к Чану.
Спустя несколько дней Мао изменил последние строки стихотворения, которое теперь стало звучать так:
Это изменение превратило стихотворение в явно хвалебное. Мао составлял свое послание товарищу по несчастью, другому поверженному гиганту. Его положили на музыку — и оно было в числе стихотворений, пропетых Никсону, когда Мао привез бывшего президента США, чтобы лично с ним попрощаться.
Приватно Мао выражал необычайное сочувствие и по отношению к другим бывшим правителям. Когда император Эфиопии Хайле Селассие, которого Мао видел всего один раз и очень недолго, умер в тюрьме в 1975 году, после того как его свергли в результате военного переворота, Мао погрузился в меланхолию. «У императора все шло хорошо, — несколько раз повторил Мао. — Почему он дошел до этого? Почему все должно было так закончиться?»
Это сочувствие сверженным правителям было ново и стало продолжением давней боязни Мао: он боялся, что его самого сбросят. На этом последнем этапе своей жизни он больше, чем когда-либо, был одержим страхом переворота. Именно для того, чтобы избежать такой опасности, он дал понять в 1975 году Дэн Сяопину и его союзникам, что они могут раздавить госпожу Мао и ее «Банду» после его смерти.
Отчасти по этой же причине — из страха переворота — Мао не назначал преемника. Он так и не удостоил этим именованием последнего главу своей клики, Хуа Гофэна, как прежде не называл своим преемником Линь Бяо. Он боялся, что официально признанный наследник может поспешить вступить в наследство и попытается ускорить события. И потому, хотя Хуа демонстрировал полную преданность (когда Мао начали вводить пищу через нос, Хуа взял на себя роль подопытного кролика и сначала проверил трубку на себе) и Мао явно доверял Хуа настолько, чтобы поручить ему все дела, он отказался подтвердить то, что после его смерти власть перейдет к Хуа.
Мао нисколько не интересовало то, что будет после его смерти. На самом деле он мало верил в устойчивость своих «достижений».
Он единственный раз сказал несколько слов о будущем своему ближайшему окружению. Понимая, что умирает, он сказал им, что будут «потрясения», более того — «кровавые дожди и ветер с запахом крови». И потом Мао добавил: «Что будет с вами, одному Небу известно».
И Мао не оставил завещания, хотя ожидал смерти не меньше года и имел более чем достаточно времени для того, чтобы его составить.
Последние несколько недель жизни Мао прошли в непримечательном здании, которое было построено специально для него в Чжуннаньхае в соответствии со всеми требованиями безопасности и с расчетом на то, чтобы выдержать землетрясение. Характерно, что у него было только кодовое обозначение — 202. Его перенесли туда в конце июля 1976 года, после того как Пекин пережил сильное землетрясение, составившее 7,8 балла по шкале Рихтера, во время которого был полностью разрушен Таншань, промышленный город в 160 километрах к востоку от Пекина, где погибло между 240 тысячами (официальная цифра) и 600 тысячами (неофициальные оценки) человек. В Пекине и многих других городах десяткам миллионов людей пришлось ночевать под открытым небом. В обычном стиле Мао режим отказался от иностранной помощи, которая значительно уменьшила бы количество жертв. В средствах массовой информации была начата кампания, призывавшая спасателей «осуждать Дэна на развалинах».