«Ближе всего к смерти мы именно в тот момент, когда даём жизнь», — успела подумать она.
Наступила ночь, так и не принеся долгожданной прохлады. За окном стояла духота, а в здании, чей возраст перевалил за сотню, системы вентиляции практически не было. Туристская база в Варфсхольме внешне походила на купеческий дом XVIII века. Изначально эта постройка была задумана как купальня, отсюда её уединённое расположение прямо у воды. Неподалёку находилось здание пансионата, а чуть поодаль, на мысе, — столовая.
От берега моря турбазу отделяли аккуратно подстриженная лужайка с расставленной на ней садовой мебелью, небольшая парковка и заросли высокого, под два метра, можжевельника, образовавшего своеобразный лабиринт, ведущий к самой кромке воды, где уже начинался тростник. С другой стороны находился мост длиной двести пятьдесят метров, он вёл в порт и к дороге на Клинтехамн.
Сейчас было уже поздно, и всё вокруг замерло.
Постояльцы долго не расходились, сидя на улице и наслаждаясь тёплым вечером, но теперь все ушли спать. Вокруг дома горели фонари, хотя особой надобности в них не было: ночи в это время года стояли светлые и по-настоящему темно не становилось.
В коридоре на первом этаже царила тишина. Двери в каждую из комнат украшали самодельные расписные таблички с названиями приходов на Готланде: «Грётлингбу», «Хаблингбу», «Хавдхем». Двери были плотно закрыты, и ни звука не пробивалось сквозь добротные стены старой купальни.
Мартина Флохтен лежала в кровати, изнемогая от жары. Она уже разделась до трусиков, вынула одеяло из пододеяльника, настежь распахнула окно, но ничего не помогло. Ева, соседка по комнате, кажется, крепко спала.
Мартину что-то разбудило, возможно духота. Она лежала и слушала ровное дыхание соседки — той будто ничего и не мешало. Голландка хотела пить, и ей нужно было в туалет, так что она оставила надежду снова заснуть и, со вздохом поднявшись с кровати, натянула через голову футболку и выглянула в окно. Листва деревьев, лужайка и тростник вдалеке — всё окутано дымкой. Солнце скрылось за горизонтом, но полная темнота всё равно не наступила.
Царила тишина, даже птицы замолкли в такой час. Будильник на столе показывал без десяти два.
Мартина пошла в туалет, он находился в коридоре, а затем тихонько пробралась в кухню, поднявшись по спиральной лестнице наверх. Девушка налила воды, открыв морозилку, достала пару кубиков льда и аккуратно бросила их в стакан. Она приоткрыла все окна в кухне, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Сложно было поверить, что она сейчас находится где-то в северных широтах.
Со стаканом воды и с сигаретой, вытащенной из чьей-то пачки на столе, Мартина вышла на крыльцо и уселась на скрипучие ступеньки.
Пышная летняя зелень необычайно красиво смотрелась в ночном полумраке. Девушка подумала, что действительно полюбила этот остров.
Мать Мартины уехала с Готланда в восемнадцать, чтобы поработать няней в одной семье в Роттердаме. Она планировала провести в Голландии всего год, но встретила папу Мартины, тот учился на архитектора в местном университете. Молодые люди поженились, и спустя некоторое время на свет появилась Мартина, а затем её брат.
Семья девушки каждый год приезжала в отпуск на Готланд. Они либо жили у бабушки с дедушкой в Хемсе, либо снимали гостиничный номер в центре Висбю. Родители матери давно умерли, а сама она погибла в автокатастрофе, когда Мартине было восемнадцать, но семья всё равно продолжала каждый год приезжать на остров.
Теперь же Мартина была влюблена, она не испытывала раньше ничего подобного. Ещё месяц назад она и не подозревала о его существовании, а сейчас, казалось, он стал для неё всем.
Из рощи неподалёку послышался шорох, прервав течение мыслей девушки. Она опустила сигарету и посмотрела в сторону деревьев, но всё снова затихло. Это, наверное, ёжик, они обычно выползают по ночам. Вдруг где-то треснула ветка. Там есть кто-то? Мартина осмотрела лужайку, столы и стулья, игровую площадку, верёвку для белья, на которой одиноко болталось полосатое сине-белое полотенце, и остановила взгляд на кустах можжевельника, выстроившихся, будто солдаты на параде. Окружавшая её тишина уже не казалась безмятежной.
Мартина потушила сигарету и ещё немного посидела, прислушиваясь, но больше не раздалось ни звука. Ей просто почудилось, ведь эти необыкновенно светлые ночи, к которым она не привыкла, просто околдовали её. И оставаться одна она тоже не привыкла. «Дурочка, — подумала Мартина. — Я ведь в безопасной Швеции, здесь нечего бояться».
Она взялась за ручку, и тяжёлая дверь со скрипом открылась. Вновь послышался какой-то шум, но Мартина не обратила на него внимания.
Суббота, 3 июля
В полной тиши дома утренний свет пробивался сквозь тонкие занавески. Юхан сидел в кресле у окна и держал на руках новорождённую дочь. Она была похожа на кокон в своём хлопчатобумажном одеяльце, откуда торчало лишь красноватое личико: глаза зажмурены, а рот приоткрыт.
Юхану казалось, что девочка дышит слишком быстро, сердечко бьётся, как у птицы. Он сидел неподвижно, ощущая тепло и вес её тела, и всё не мог наглядеться. Сколько времени он провёл в этом положении, он не знал. Ноги давно затекли. Он просто не мог поверить, что это крохотное существо у него на руках — его дочь. Она будет называть его папой.
Эмма спала, повернувшись на бок. Её лицо дышало безмятежностью. А сколько боли ей пришлось вытерпеть всего пару часов назад! Он пытался помочь чем мог. Юхану и в голову не приходило, что роды — это настолько драматично. В какую-то секунду, когда он держал руку Эммы, а акушерка раздавала приказания и руководила процессом, Юхан вдруг проникся величием момента. Эмма давала жизнь, из её тела должен был появиться новый человек, продолжив тем самым вечный кругооборот. Так задумано самой природой. Юхан ещё ни разу не чувствовал своей близости к таинствам жизни, сознавая также, что одновременно это и борьба со смертью.
Несколько душераздирающих минут, когда роженица теряла сознание, а нахмуренное лицо акушерки не предвещало ничего хорошего, Юхан опасался, что Эмма не выдержит и умрёт. Проблема заключалась в каком-то бугорке, который распух, не давая ребёнку пройти. Именно из-за него Эмме не разрешали тужиться, иначе бы он ещё больше перекрыл проход. С этим осложнением при родах удалось справиться лишь жене Кнутаса. Лине пришла в нужный момент и помогла ребёнку появиться на свет. В ту же секунду, когда раздался крик ребёнка, Эмма смогла наконец расслабиться. Юхан первым делом поцеловал любимую. Так, как он восхищался ею сейчас, он никогда никем не будет восхищаться.
Юхан вновь взглянул на дочь. У неё подрагивал подбородок, и она выпростала одну ручонку с крошечными пальчиками, то разгибая их, словно веер, то снова собирая в кулачок. Он уже сейчас понимал, что будет любить её всю жизнь, что бы ни случилось.
Свернув на дорогу, ведущую к Ликкерсхамну, Кнутас вздохнул с облегчением. Вырвавшись из душного Висбю, где он провёл всю неделю, этим субботним утром он мечтал об одном — о выходных за городом.
Дача Кнутаса находилась всего в двадцати пяти километрах от Висбю, но, когда он уезжал туда, ему казалось, что всё будничное и рутинное остаётся дома. По дороге в Ликкерсхамн комиссар обычно останавливался полюбоваться на рауки[2]. Эти мощные каменные изваяния, выточенные из известняка морем и ветром, были рассыпаны здесь в большом количестве, причём некоторые достигали шести-семи метров в высоту. Часть камней поросла плющом, ставшим символом Готланда. Правление лена снабдило этот заповедный участок информационной табличкой, на которой можно было прочесть, что камни сформировались в Литориновом море семь тысяч лет тому назад. Комиссара восхищали рауки, похожие на скульптуры, вышедшие из-под руки неумелого мастера. История их происхождения всегда вызывала у Кнутаса живой интерес.
Горная порода Готланда состояла по большей части из коралловых рифов, которые образовались четыреста миллионов лет назад, — море тогда было тропическим. Слои кораллов перемежались слоями известняка, и, когда лёд, покрывавший Готланд во время последнего ледникового периода, десять тысяч лет тому назад, стал отступать, начался процесс поднятия суши. В том месте, где земля и море встречались, горную породу принялись обрабатывать волны. Кораллы в меньшей степени поддавались воздействию воды и оставались стоять, в то время как другая порода вымывалась, образуя эти одинокие каменные истуканы.