– Почему ты пытался убить нас.
– Я думал вы враги. Мы ни разу не видели оккупантов. Я не сразу понял, что вы – жертвы. Также как и мы.
– Вы их ни разу не видели?
– Они предпочли смотреть за смертельным представлением с расстояния… Дальше ты все более-менее знаешь. Вы заложили дверь, не дав моим обезумевшим собратьям к вам добраться, как бы им не хотелось. Они пустили вирус. Вы оказались менее восприимчивы. Они наплодили дверей и впустили тяжелую артиллерию.
Корвин чуть слышно вздохнул. Рассказ не внушил ему надежды. Он скорее расставил все на свои места.
– Как тебя зовут? – вдруг спросил он пришельца.
– У нас нет названий, – ответил тот. – Как, например, у вас. У нас есть способность передавать информацию и чувствовать друг друга на расстоянии. Каждый чувствует каждого. Мы не можем читать мысли друг друга, но скрыть свое присутствие и настроение было бы тщетным. Несмотря на повышенный уровень социума и кооперативности – мы индивидуальные особи. Но имена для нас бесполезны. Но у вас другой уровень понимания друг друга. Вы можете прятаться за словами, вы – закрыты для себеподобных. Вы воспринимаете других на интуитивном уровне. Вам необходимы обозначения. Например, ты… Ты – Корвин. Это твое название.
– Да, – кивнул тот. – Ты прав. Это мое имя. Откуда ты знаешь?
– Я слышал это имя, когда сидел в клетке. Я слышал много имен…
– А как мне называть тебя?
– Не знаю. У нас нет имен. Я говорил, мы живем… – он осекся. – Жили, как единый организм. Нам не нужны были имена. Но вам они необходимы. Это приемлемо, чтобы у меня было имя, чтобы было легче с тобой общаться.
Корвин закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. После потока, нахлынувшей на его информации, он хотел решить хоть какую-нибудь локальную проблему. Хоть немного почувствовать контроль и свои возможности. Хотелось осознавать, что он еще на что-то способен. А единственное, что он мог сделать в таком состоянии, это придумать имя. Идея родилась сама собой.
– Я могу называть тебя Титлин?
Пришелец немного наклонил голову набок, будто внезапно левая половина стала чуть тяжелее правой.
– Так называлась станция. Вы, люди, слишком привязаны друг к другу и к местам, так зависимы от названий…
– Так я могу?
– Это приемлемо.
– Спасибо.
Корвин вдруг подумал, что ни разу еще не выходил на свежий воздух за ближайшие пару недель, собираясь с силами. Он встал. Ноги еще не достаточно окрепли, чтобы бегать, но дойти до входной двери он мог. Он закутался в старое погрызанное клопами одеяло и, опираясь рукой о шершавую облупленную стену, поплелся к выходу. Сквозь щель между дверью и полом лил яркий дневной свет, а за окном весело чирикали птицы. Лето постепенно подходило к концу, и, несмотря ни на что, погода желала быть хорошей. Вдруг Корвин остановился на полпути и неспешно, чтобы не потерять равновесие, обернулся.
– Это ведь не закончилось? – спросил он.
Титлин моргнул поочередно каждым глазом. Это произошло довольно быстро, но все же асинхронно. К этому надо было привыкнуть.
– Нет, – бесстрастно произнес он. – Не закончилось.
116.
Двери исчезали и появлялись по всему миру. Пришельцы плотно вцепились в свеженькую цивилизацию, не обделенную ценными ресурсами. Происходящее чем-то походило на поведение золотоискателей, которые находят жирную жилу. Они выскребают ее полностью до последней крохи, не обращая внимания на вред, который они приносят, гонимые словами «прибыль» и «ресурс». Взрыв станции только замедлил наступающий кризис. Скоро вирус поглотил весь земной шар, несмотря на попытки как-то предупредить человечество. Как и говорил Титлин, зараженными оказались не больше трети населения. В купе с атаками обезумевших пришельцев, сочившихся сквозь двери с чужой планеты, человечество потеряло чуть больше половины своей численности. Вооружение многих стран спасло их от тотального вымирания. Однако для сохранения жизней людей принято было сравнять с землей наиболее многочисленные очаги эпидемии по всему миру. Люди бомбили заразу, от которой не знали панацеи, и заодно сметали других людей, которым не посчастливилось оказаться в зоне повышенного риска. Подсчетов не проводилось, но, сдается, около трети погибших оказались на совести военных, решивших, что жертвы вполне обоснованы. Многие оказались не готовы. На все эти манипуляции хватило месяца.