Хиетанен засмеялся:
— Не такой я дурачина, чтобы поверить в это. Что ты такое несешь! Из угля? Нет, просто удивительно! Человек родился в море — что за чертовщина! Да ты попробуй, побудь с полминуты под водой — сразу отдашь концы. И в моем теле ты не найдешь ни крошки угля. Человек — он из мяса и костей. Это тебе любой ребенок скажет. Ну а насчет капиталистов — может быть. Про капиталистов я, брат, ничего не знаю. Вот если старик мой отдаст богу душу прежде меня, тогда мне достанется девять с половиной гектаров никудышной земли — такой я капиталист. Но спину свою гнуть ни перед кем не стану, какой бы капиталист в поле ни встретился. Суну руки в брюки и только поплевывать буду дальше любого дьявола. Вот я каков.
Лахтинен, обычно степенный, как и подобает человеку его склада, который все принимает всерьез, тихим голосом продолжил разговор. Глубоко сознавая, как одинок он со своими взглядами, он был немного раздражен. Он вовсе не любил спорить, но нельзя же так легко уступить, бросить дело, которое отстаиваешь.
— Человек может жить и под водой, если есть жабры. Человек вначале был рыбой. Это признают даже ученые, которые прислуживают капиталистам.
Хиетанен больше не смеялся. Он сел и, озадаченно глядя на Лахтинена широко раскрытыми глазами, сказал:
— Послушайте, ребята! Послушайте, что говорит наш Юрьё! Теперь-то уж ты точно заливаешь. Ну и удивил ты меня! Нет, вы послушайте! Я, наверное, окунь, ведь у меня горбатая спина. Представьте себе — жабры… Я, как окончил начальную школу, так ничего не читал, кроме «Новостей Турку», но все же не такой я дурак, чтобы поверить в это. Значит, я был когда-то окунем? Окунь из угля… Ну удивил!
Хиетанен был вне себя, и его волнение все нарастало. Он огляделся, ища поддержки у других, но один только солдат Ванхала, лежавший поблизости, заинтересовался их спором. Это был молчаливый, толстый парень, редко принимавший участие в разговорах, хотя по нему было видно, что он не прочь поболтать. Когда он что-нибудь говорил, то смущался, краснел и робко озирался, словно хотел увидеть, какое впечатление произвели его слова. Он молча слушал спор Хиетанена и Лахтинена и, тихо посмеиваясь, повторял про себя:
— Рыба… хи-хи… рыба… Хиетанен — окунь… хи-хи-хи…
Лицо Лахтинена приняло недовольное выражение. По его тону можно было заключить, что он не хочет продолжать спор, хотя и считает себя правым. Все же он сказал:
— Природа — это создатель. Вот так-то… Можно спорить сколько угодно. А ученые господа знают, с чьего голоса им петь, чтобы не было пусто в кошельке. В том же духе и Ворон тут каркал. Все это мы тут разом и услышали… Дай нам силы защитить денежный мешок капиталистов. Нам опять в путь, посмотрим, что из этого получится… У русских достаточно солдат.
Ванхала, чуточку поколебавшись, сказал:
— Один финский солдат стоит десяти русских. Хи-хи.
— М-м… Возможно. Но что делать, когда появится одиннадцатый?
Хиетанен, которого разговор интересовал не с политической, а лишь с теологической точки зрения, вернулся к начальной теме:
— Хоть я и не ученый доктор, но мой разум говорит мне, что мир возник не сам по себе. В этом меня никто не переубедит. В сверхъестественные силы я не верю. Но как может вещь сделаться сама по себе, без того, чтобы ее создали? Должен быть бог. Но я думаю, что он задал себе много лишней работы. Вот, скажем, звезды: они никому не нужны. Я уже раз думал об этом. Я не понимаю и того, какая польза в мире от муравьев и лягушек. По-моему, так они совершенно не нужны. А также клопы и тараканы.
Ванхала всколыхнулся всем своим полным телом, и, едва сдерживая смех, сказал:
— И вши еще.
Произнося это, он покраснел и принял серьезный вид. Однако, когда он заметил, что Хиетанен одобряет его слова, его круглое лицо расплылось в улыбке, а тело снова заколыхалось. А Хиетанен подхватил его реплику и продолжал доказывать:
— Конечно! Кому польза от укуса вши? Никому. А человек должен еще и кормить эту дрянь. Это уж чересчур. Старые люди говорят, что лягушки очищают воду в колодце, но я этому не верю. По-моему, наоборот, загрязняют: кому охота пить воду с лягушачьей икрой?
— И с головастиками, хи-хи…
Ванхала уже был настолько уверен в себе, что больше не краснел, и прямо-таки просиял, когда Хиетанен поддержал его:
— Да уж точно!
Хиетанен снова улегся, давая понять, что для него разговор окончен, и лишь напоследок добавил:
— В сверхъестественные силы я не верю. Но я стою на том, что многое в мире не нужно. — Его окончательный приговор гласил: — Это все чертовщина!
Он набрал полную грудь свежего воздуха, словно желая рассеять все бесплодные размышления, и запел. Он подбирал слова, как они ему вспоминались, и сочинял мелодию по ходу песни: