Парадоксальность ситуации, сложившейся в российской историографии «либерального коммунизма» после распада СССР и краха советской системы, заключалась в том, что даже серьезные авторы, писавшие о послевоенном периоде, нередко попадали в своеобразную методологическую ловушку. Воспринимая коммунистическое прошлое как «неполноценное настоящее» и часто опираясь на либеральную «западническую» модель желаемого типа развития, они склонны были рассматривать эпоху Хрущева и Брежнева в контексте некоей готовности (или неготовности) общества и власти к «реформам». Тупики, в которых каждый раз оказывались подобные «реформы», оценивались как исключительная вина коммунистических правителей, страдавших то ли доктринальной слепотой, то ли бюрократическим идиотизмом. В сущности, некоторые распространенные на рубеже 1980–1990-х гг. интерпретации «оттепели» и «застоя» страдали подменой прагматической динамики государственного управления ее искаженным идеологическим образом, упрощением реальных взаимоотношений народа и власти в авторитарных политических системах.
Ответом на подобные публицистические и журналистские упрощения стал уход серьезных историков в сферу «позитивного эмпиризма» в начале 1990-х гг.[9] Результатом накопления и осмысления совершенно нового фактического материала стало появление ряда профессиональных исследований по истории власти и общества в СССР. Как историки власти, так и социальные историки рассматривали в своих работах особенности «либерального коммунизма» как системы политики, идеологии и власти, механизмы принятия решений, способы «переработки» значимой социально-политической информации в структурах управления, динамику взаимодействия «управляющих» и «управляемых», изменения в массовой психологии и в сознании элит, историю «интеллигентского» инакомыслия.[10]
Одновременно обозначились контуры новых проблем, связанных с пониманием кризиса взаимоотношений народа и власти, порожденного стрессом ускоренной модернизации, последствиями Большого террора 30–40-х гг., Второй мировой войны и распадом сталинского «террористического социализма». Будучи эскизно очерчены в новейшей историографии, эти проблемы практически не подвергались серьезному анализу. В большинстве случаев поиск информации о событиях и процессах, специально загонявшихся коммунистическими правителями на периферию «видимой» истории, требовал очень кропотливых и длительных архивных поисков. Помимо этих очевидных профессиональных трудностей были еще и другие, не столь явные, но может быть, более существенные. В разгар политических бурь последних десятилетий исследователям было довольно трудно увлечься историей событий, весьма слабо «облагороженных» политическими требованиями и часто крайне сомнительных с моральной точки зрения. Во многих случаях граница между «антисоциалистическим» и «антиобщественным» была настолько размыта, что массовые беспорядки как форма социального протеста просто выпадали из основного потока «переосмысления прошлого» и выглядели недостаточно респектабельно. Неудивительно, что российские исследователи и публикаторы документов с большим энтузиазмом посвящали свои работы организованным и политически очевидным формам сопротивления коммунистической власти — антисоветским мятежам периода Гражданской войны и перехода к новой экономической политике,[11] крестьянским волнениям периода коллективизации,[12] событиям, подобным мятежу на противолодочном корабле «Сторожевой» в 1975 г.[13] и т. п.
Известное исключение составляли волнения в Новочеркасске в 1962 г.[14] Серьезным вкладом стала публикация Р. Г. Пихои, Н. А. Кривовой, С. В. Попова и Н. Я. Емельяненко «Новочеркасская трагедия, 1962».[15] Авторы этой профессиональной работы резонно отвергли официальную версию событий тридцатилетней давности — «тенденциозную, но выгодную для КПСС».[16]
9
Подробнее об этих новых явлениях и процессах в историографии и источниковедении советского общества см.: Козлов В… А. Российская история: обзор идей и концепций (1993–1995). Ч. 1–2 // Свободная мысль. 1996. № 3 и 4; Козлов В., Локтева О. «Архивная революция» в России (1991–1996) // Там же. 1997. № 1, 3, 4.
10
Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти. 1945–1991. М.: Издательство РАГС, 1998; Лейбович О. Реформа и модернизация в 1953–1964 гг. Пермь, 1993; Н. С. Хрущев (1894–1971): Материалы научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Н. С. Хрущева. 18 апреля 1994 года // Горбачев-фонд; Российский государственный гуманитарный университет. М., 1994; Власть и оппозиция: Российский политический процесс XX столетия. М.: РОССПЭН, 1995; Пановян E., Пановян А. Участие Верховного суда СССР в выработке репрессивной политики. (1957–1958 гг.) // Корни травы: Сб. статей молодых историков. М.: Звенья, 1996; Безбородов А. Б. Феномен академического диссидентства в СССР, — М.: РГГУ, 1998; Безбородов А Б., Мейер М. М., Пивовар Е. И. Материалы по истории диссидентского и правозащитного движения в СССР 50–80-х годов: Учеб. пособие. М.: Геттинген, 1994.
11
См., например: Кронштадтская трагедия 1921 года: Документы в двух книгах. Кн. 1–2. М.: РОССПЭН, 1999; Васильев Г. Восстание Сапожкова в Заволжье // Волга. 1994. № 9–10; Семанов С. Н. Кронштадтский мятеж (Глава из рукописи) // Слово. 1992. № 10; Терещук В. Мятеж // Нива. 1992. № 5; Дмитриев П. H., Куликов К. И. Мятеж в Ижево-Воткинском районе. Ижевск: Удмуртия, 1992; Саначев И. Д. Крестьянское восстание на Амуре — кулацкий мятеж или шаг отчаяния? // Вестник Дальневосточного отделения РАН. 1992. № 3–4; Неизвестный Кронштадт // Родина. 1993. № 7; Козляков В. «Служба эта была для России…»: Ярославский мятеж 1918 г. // Волга. 1993. № 3; Кронштадтская трагедия 1921 года // Вопросы истории. 1994. № 4,5,6,7; Крестьянское восстание в Чувашии. Январь 1921 г. // Вестник Чувашской национальной академии. 1994. № 2; Якубова Л. Кулацкие мятежи или крестьянская война? // Татарстан. 1992. № 7–8; Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919–1921 гг.: Антоновщина: Документы и материалы. Тамбов, 1994; Третьяков Н. Г. Состав руководящих органов Западно-Сибирского восстания 1921 г. // Гуманитарные науки в Сибири. Серия: Отечественная история. 1994. № 2; Крестьянская война // Военно-исторический журнал. 1993. № 1,2; Макаров Г. Г. Антисоветское вооруженное движение в Якутии осенью 1921 года // Проблемы социально-экономической и общественно-политической истории Якутии. Якутск, 1993 и др.
12
См., например: Трагедия советской деревни: Коллективизация и раскулачивание: Документы и материалы в 5 т. 1927–1939. М.: РОССПЭН, 1999. Т.1. Май 1927 —.ноябрь 1929; Романец H. Р Массовые антиколхозные выступления крестьянства периода коллективизации как реакция на аграрную политику советского государства // Тоталитаризм и личность. Пермь, 1994 и др.
13
См.: Черкашин Н. А. Последний парад: Хроника антибрежневского мятежа. М.: Андреевский флаг, 1992; Мятежный капитан // Родина. 1993. № 3.
14
См.: Мардарь И. Хроника необъявленного убийства. Новочеркасск, 1992; Новочеркасская трагедия, 1962 // Исторический архив. 1993. № 1, 4. Определенное представление об общей обстановке в стране, сопутствовавшей волнениям в Новочеркасске, дает публикация В. Лебедева («Объединяйтесь вокруг Христа — большевики повысили цены»: Отношение населения СССР к повышению цен на продукты питания в 1962 г.) в книге «Неизвестная Россия. XX век» (Вып. 3. М.: Историческое наследие, 1993).