Однако угощение было изысканным, отличного вина сколько угодно, а также гостей несколько раз баловали превосходным «Арманьяком». Новая мебель, новые картины, новая посуда и новые поставщики продуктов – все это, безусловно, заслуживало тех комплиментов, которыми осыпали хозяйку; а уж вид из просторной столовой на залив уже не раз был справедливо прославлен в самых популярных журналах; хороши были также румынские музыканты, скрипач и аккордеонист – мои цыгане, как называла их Кейти Моретти. И тем не менее Ричарду Коуди все это казалось на редкость утомительным, натужным, тщательно отрепетированным и, по всей вероятности, потребовавшим не меньше усилий, чем целый день, проведенный на работе.
Собственно, по-настоящему последние новости не интересовали никого, и все же присутствующие считали своим долгом пересказывать то, что прочли в газете Sydney Morning Herald, которая, в свою очередь, повторяла высказывания высокопоставленных лиц на званых обедах вроде сегодняшнего. Так что гости Кейти Моретти, похоже, слегка захмелели не столько от выпитого вина, сколько от знакомой тупости происходящего.
У каждого из них, разумеется, имелось несколько идей, которыми следовало немедленно поделиться с остальными; всем также хотелось высказать свое мнение относительно фильмов и спектаклей, которые «непременно надо посмотреть», книг, которые «непременно надо прочесть», и выставок, которые «непременно надо посетить», – в общем, всего того, что непременно нужно с жадностью проглотить, а если ты вдруг оказывался не обжорой и был не в силах проглотить весь мир целиком, то тебя записывали в невежественные глупцы, не имевшие морального права высказывать свое мнение.
Впрочем, и эти благородные темы поднимались только для того, чтобы немного подмаслить жестокую истину: этот ланч устроили для сплетников, для обмена знаний на деньги и власть, а также для того, чтобы, незаметнейшим образом прозондировав свое положение и статус в обществе, ловко подыскать себе союзников и хитроумными способами укрепить звенья в цепях патронажа; правда, кому-то просто хотелось придать себе дополнительный вес, столь же необходимый в данном обществе, как рев самца морского слона, утверждающего свое могущество.
Ричард Коуди давно бы уже ушел, если бы не одна особа, графический дизайнер, оказавшаяся весьма привлекательной: смуглая, с черными вьющимися волосами, в коротком темно-коричневом платье с глубоким вырезом, отчасти прикрытым черными кружевами, которые соблазнительно окаймляли округлости ее пышных грудей. А звали ее… впрочем, как ее звали, Ричард Коуди при всем своем интересе оказался не в силах запомнить.
И все же он, хотя и не мог даже обратиться к этой девушке по имени, продолжал незаметно, как ему казалось, флиртовать с ней, надеясь, что остальным его повышенное внимание покажется всего лишь простой учтивостью воспитанного джентльмена по отношению к молодой незнакомке.
В общем, время тянулось весьма уныло; молодая особа, графический дизайнер, на ухаживания Ричарда Коуди сперва совсем не реагировала, затем они стали ее откровенно раздражать, так что мужчина даже испытал определенное облегчение, когда Джерри Мендес отвел его в сторонку якобы для того, чтобы полюбоваться видом с балкона, а на самом деле для того, чтобы переговорить с глазу на глаз. Ричард Коуди был приятно возбужден предстоящей беседой. А что, если Джерри Мендес предложит ему какую-то новую программу? Или сообщит о продвижении по службе? О повышении зарплаты? Да, все это было бы очень и очень неплохо, думал он, слушая Джерри Мендеса и стараясь как можно искренней смеяться над его убогими шутками.
Джерри Мендес был человеком чрезвычайно толстым и обладал дурным цветом лица. Ричарду Коуди он казался собранным из старых, слегка щербатых бильярдных шаров. Мендес имел стойкую репутацию типичного жополиза и зачастую производил впечатление человека, которому и сказать-то нечего, а уж если он что-то говорил, то на редкость противным голосом, одновременно и зычным, и пискляво-пронзительным; для Ричарда Коуди, во всяком случае, произнесенные им слова всегда звучали как удар одного бильярдного шара о другой, а потом – рикошетом – о третий, но уже чуть глуше. Впрочем, когда Джерри Мендес пригласил его на балкон для приватной беседы, он сразу приосанился, почувствовав себя важной персоной, и подумал: в общем-то, что бы там другие ни говорили, а ему лично Джерри Мендес очень даже нравится.