В. Я. Пропп
«Радуюсь счастью бытия»
Древо жизни
Автобиографическая повесть
Часть первая
Кто может сказать, когда начинается жизнь человека? Федина жизнь началась вовсе не тогда, когда он родился. О своем рождении он не имел никакого представления и впоследствии не мог вспомнить об этом событии ровно ничего, как он ни старался. Приходилось заключать по аналогии (а такие заключения, как известно из курса логики, не являются достоверными), что он действительно родился. Впрочем, достоверность этого факта не оставляла никакого сомнения, т<ак> к<ак> подтверждалась огромным листом бумаги, где факт его рождения был скреплен государственной и церковной печатью[52]. Жизнь же его началась четыре года спустя, когда он увидел огромный красный подосиновик.
Дело это происходило так.
Он – в лесу, за рекой. Трава немножко сырая и пахнет мохом. Мама держит его за руку и бранит его. Он такой большой, а все еще любит ходить за ручку. Он слушает и шагает, но маминой руки не выпускает. Или это мама сама не выпускает его нежных пальчиков?
Но вот он вырывает свою еще пухлую ручку, бежит вперед и теряет белую шляпку. Там, под осиной, засверкало чудесное: засверкал гриб – красный, огромный подосиновик. Он срывает подосиновик и бежит назад.
– Мама, мама, смотри, ein Pilz![53]
Бедный мальчик! Он с мамой говорит по-немецки, а с другими – по-русски и иногда путает языки. Да, несчастный… Может ли быть скучнее судьба, чем родиться немцем, евреем или поляком в великодержавной России? Какое великое государство и какие добрые, хорошие люди в нем живут! К счастью, Федя родился не остзейским бароном (что было бы уж совсем скверно), а сыном саратовского колониста, который служил доверенным С.-Петербургского отделения торгового дома братьев Рейхерт, поставлявшего муку во все немецкие булочные столицы[54]. В силу такого происхождения в свидетельстве о рождении и крещении sub fide pastorali[55]значилось, что восприемницей его была Гертруда Вильгельмовна Янковская, жена булочного мастера[56]. Frau[57] Янковская, Федина восприемница, в тот день, когда началась Федина жизнь, находилась тут же в лесу и дышала свежим воздухом. Федя уже знал, что она булочница, а также что она – настоящее чудо. У нее целых два подбородка, волосатая бородавка около уха, и когда она выходит подышать, она сопит, и это называется астмой.
– Вот молодец! Смотрите-ка! Да ведь это не гриб, а настоящий зонтик!
Федя гордится: вот какой гриб, настоящий зонтик!
Теперь он уже не держится за мамину руку. Он обходит каждый пень, шарит в папоротниках и кустах: нет ли еще грибов? Но красных нет. Есть тонкие-претонкие, на шатких ножках, бесцветные грибы, которых почему-то жалко. Но они еще больше похожи на зонтики, и он их собирает. Он несет их маме и хочет положить их в передник.
– Нет-нет, этих мне не надо. Это поганки. Их очень любит Frau Янковская. Поди, снеси ей, она очень любит поганки.
Федя несколько удивлен, что она любит поганки. Раньше он слышал, что поганки ядовиты и что их нужно выбрасывать в ведро. Но, впрочем, если у нее астма, то, конечно, она может любить и поганки.
– Вот, нате, мама сказала, что вы их любите.
Frau Янковская пронзительно визжит: это она так смеется.
Так началась жизнь. Она началась с гриба, который одновременно был зонтиком, и продолжалась тысячью фантомов. Фантомы, нанизанные на нить дней и часов, приходили и уходили. Вот у моста купают лошадей: они выходят из воды черные и блестящие; эти лошади – не лошади, это – необыкновенные звери из лакированного железа, которые могут его, Федю, съесть.
Вот канава. Растет трава зелеными пучками. Если вырвать такой пучок и выполоскать корни в воде, то это уже не корни. Это – волосы. Шелковистые, белые волосы неземных существ.
Глаза пробуют посмотреть на солнце. Но солнце слепит. А если закрыть глаза, ослепленные солнцем, то перед взором прыгают тысячи круглых облаток: лиловых, зеленых, красных, желтых. Они пляшут, сходятся и расходятся. Если открыть глаза – то они пляшут уже на стене. Эти облатки потом продаются и служат для наклеивания картинок.
Он видит то, чего никто не видит, а то, что видят все, для него незримо.
Незримы мама и папа. Мама – это юбка, за которую можно держаться. Мама – это шершавая рука, которая водит по его лицу. Больше никакой мамы нет. Он не знает, что у нее – маленькие добрые глаза, серое платье, белый передник, которым накрыт толстый живот.
Папа – существо совсем необыкновенное. Он ест арбузы с солью, и если нет соли, то он не может есть арбузов. Вот кто такой папа. Но когда нет арбузов – нет и папы. Если папа не приезжает три-четыре дня, или даже неделю, Федя этого не замечает. Но он замечает капельки росы на траве, он замечает хвосты и уши у поросят, веревочку, он подбирает шишки в лесу, веревочки, соломинки, камушки. Все это – вестники каких-то тайн. И сам он – вовсе не Федя. Смотря по обстоятельствам он может быть паровозом, собакой и даже целой тройкой лошадей.
52
Владимир Яковлевич Пропп родился 16 апреля 1895 г. и был крещен в евангелическо-лютеранском приходе Св. Анны. При крещении наречен Герман Вольдемар.
54
Отец Проппа – Иоанн Яков Пропп (ум. в 1919), выходец из поселян-собственников немцев Саратовской губернии, являлся потомственным почетным гражданином; представителем Торгового дома «Бр. Шмидт» (с 1914 г. – Управляющий Санкт-Петербургским отделением торгово-промышленного товарищества «Бр. Шмидт»); казначеем Общества для распространения коммерческих знаний; товарищем председателя Арбитражной комиссии при Калашниковской хлебной бирже; казначеем Комитета фонда вспоможения нуждающимся бухгалтерам и их вдовам и сиротам.
В 1900-е гт. в Санкт-Петербурге существовала галантерейная (а не мукомольная) фирма «Ф. А. Рейхардт», но отец Проппа работал в Торговом доме «Бр. Шмидт», поставлявшем на рынки хлеб, зерно и муку. «Отец всю жизнь прослужил в торгово-промышленном предприятии “Братья Шмидт”», – писал В. Я. Пропп в своей автобиографии (см.: РО ИРЛ И, ф. 721, on. 1, № 180, л. 1).
56
Восприемниками Проппа при крещении значились: жена булочного мастера Елисавета Янковская, купец Герман Аменде, булочный мастер Генрих Лемке (РО ИРЛИ, ф. 721, он. 1, № 181, л. 1).