Вдруг раздался выстрел и на другом берегу поднялся дымок. Федя спросил, есть ли утка, но дядя ничего не ответил. Через некоторое время он опять посвистел. Когда Федя сошелся с дядей, он спросил, что случилось.
— Ничего, дорогой. Я упал, и ружье выстрелило.
Федя увидел, что дядя ходит с взведенным курком и палец держит на пружине. Он стал просить, чтобы дядя так не ходил, но дядя только засмеялся.
Они обошли всего четыре пруда. Ружье выстрелило еще два раза, но дядя <никого> не убил, и оба стали возвращаться домой. Федя пошел за спиной дяди, чтобы тот не мог его убить. Они пошли лужайками прямо к речке.
Когда они стали подходить к опушке леса, Федя увидел, что дядя наклон<ил> голову и приложил ружье к плечу: он целился. Грянул выстрел. Только теперь Федя заметил, что перед ними был заяц. Заяц бежал прямо к лесу. Он был ранен и бежал короткими хромыми прыжками и с каждым прыжком махал головой. Дядя пустился вдогонку.
Заяц исчез за пнем и спрятался. Дядя изо всей <силы> бежал прямо на пень. Но, добежав, он с размаху спотыкнулся и упал руками прямо на зайца. Заяц сделал еще несколько прыжков и закричал. Федя никогда не слышал, как кричат зайцы. По его телу пробежали мурашки.
Федя поскорее отвернулся, но он все-таки увидел, как дядя несколько раз ударил зайца прикладом. Потом дядя опять зарядил <ружье>. Но когда они пошли домой, Федя уже не старался идти за дядиной спиной.
Весь день Федя не говорил ни одного слова. Вечером он ушел от всех, пошел по двору. Он увидел через щелку свет в сарае и пошел туда. Ему показалось, что там работник, которого он любил. Но в сарае оказался дядя. Дядя был без пиджака. Он сдирал шкуру с зайца. Заяц висел на большом гвозде. Когда он содрал шкуру, он взял кривой садовый нож и распорол зайцу брюхо. Он захихикал.
— Иди-ка сюда. Здесь есть интересное для тебя.
Федя подошел. Он увидел, что перед ним зайчиха. Во чреве ее лежала цепь зайчат. Под тонкой пленкой он увидел синие жилки. Головы были больше туловища, и в них сидели круглые глаза. Самый большой должен был родиться, а меньший был похож на бобок. Когда Федя вышел на двор, он заплакал. Он сжал кулаки. Почему все люди такие злые, а все твари — хорошие? Он рыдал от бешенства и злости. Смутное желание мести и страстное желание победить — победить во что бы то ни стало — наполнило всю его душу. Когда он вышел к ужину, около губ лежала жесткая складка.
Эта жесткая складка не проходила. Потянулись долгие годы — годы отрочества. Каждое лето ездили на хутор. Но с годами стало неинтересно ходить на речку или чистить лошадей в конюшне. Теперь Федя научился стрелять из пистолета. Но стрелять в ворон он не мог. Он помнил, как когда-то вытошнило ворону — это было так по-человечески, и ему казалось, что убить ворону — это все равно, что убить человека. В середине реки торчали колья. С высокого берега Федя стрелял в эти колья. Пули с брызгами врезались в воду или с легким щелканьем втыкались в дерево. Он стрелял с утра до обеда и с обеда до чая. Но когда он научился стрелять без промаха, то и это стало неинтересно.
Всякому занятию Федя предавался со страстью. Теперь, оставшись в мире один и видя каждый день все то же самое, все то же самое, Федя должен был уйти в книги.
У папы была библиотека. Федя со страстью набросился на книги. Но из книг его всегда интересовало только одно: его интересовал первый том с биографией. Одну за другой Федя поглощал биографии писателей. Он читал их без разбора: понемногу он узнал жизнь Брентано[65], Тика[66], Новалиса[67], Гердера[68], Виланда[69], Лессинга[70], Шиллера[71], Гете[72], Эйхендорфа[73]. Эмпирический мир превращался в призрак, в мираж. Призрачный мир становился реальнейшей действительностью, для которой забывался обед. Все это — немецкие писатели, потому что такова была библиотека отца. Были и русские классики, но Пушкин, Гоголь, Толстой были без биографии, Достоевский был с критикой, в которой он ничего не понял, и только Тургенева Федя научился знать и любить.
Так с отрочества создалась немецкая ориентация Феди. Но даже если бы ему попалась биография Пушкина, он не стал бы ее читать. В школе он получил неудовлетворительную отметку за сочинение «Петр Великий в произведениях Ломоносова и Пушкина» — и Пушкина презирал за такие скучные произведения, как «Полтава» и «Медный всадник». Поневоле Федя примерял этих великих людей к окружающим и к себе, не понимая, на какой опасный, на какой гибельный путь он становится. Был ли кто-нибудь из окружающих его людей похожим на этих великих? Мог ли он сравнить своего отца с Новалисом или Бобу с Шиллером? Он презирал отца за то, что он не похож ни на одного из своих богов. Федя не мог иметь друзей. Друзья его говорили о вооружении броненосцев, играли в футбол или возились с электрическими проводами. Но он примерял их не только к окружающим. Он примерял их к себе: он, да, он — несомненно похож на всех тех людей, о которых он читал. А если он не похож сейчас, в 14 или 15 лет, то он будет похож на них в 20 или 30. Он — в будущем великий человек. Это вне всяких сомнений. Но этого никто не знал, это знал только он сам. Он знал, что у него есть призвание. Призвание это им смутно чувствовалось, но в чем оно состоит — этого вопроса он себе никогда не задавал.
67
Новалис (наст. им. Фридрих фон Харденберг; 1772–1801) — немецкий поэт, прозаик, философ; представитель Иенской школы романтизма.