Семёнов Ю.С.
Неизвестный Юлиан Семёнов.
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Мы — единственное государство, которое на протяжении веков было лишено самого понятия «закон» и права на слово.
Юлиан Семенов
За свою жизнь отец написал столько статей, что из них одних можно было составить сборник, поэтому в эту главу я была вынуждена включить лишь несколько — самых, на мой взгляд, интересных, в том числе — передовицы для созданной им газеты «Совершенно секретно». Истины ради хочу сказать, что никаких помощников или, как говорили в иные времена, «соратников» при создании газеты у него не было. Был отец, в одиночестве пробивший все бюрократические препоны и преграды, и набранная им команда талантливых молодых журналистов — Дмитрий Лиханов, Елена Светлова, Борис Данюшевский, Евгений Додолев. Артем Боровик пришел в «Совершенно секретно» чуть позднее — газета выходила уже несколько месяцев, когда он стал ее корреспондентом в Венгрии, а уже потом, наравне с остальными, обозревателем.
После трагической гибели в Париже в мае 1990 года папиного первого заместителя Александра Плешкова Артем был назначен на его место, а после папиной болезни занял место главного редактора.
В момент приватизации стал ее собственником. Но, по крайней мере, вплоть до смерти Артема газета сохраняла дух Семенова, а на ее первой странице было написано «Газета основана Юлианом Семеновым в 1989 году». Почему теперь надпись на ней гласит, что это издание Юлиана Семенова и Артема Боровика — непонятно. Непонятно и то, как замечательная, честная и политически острая газета могла превратиться в бульварное издание. (Сразу хочу оговориться, ряд журналистов подготовил для издательства «Совершенно секретно» прекрасную книгу «БЕСЛАН. Кто виноват?», по-граждански честно рассказывающую о трагедии в Беслане, но это никоим образом не оправдывает то, что произошло с самой газетой».)
Чтобы напомнить поклонникам творчества отца ту, прежнюю «Совершенно секретно», от которой, увы, сохранилось только название, я привожу его передовицы — это поистине высший пилотаж журналистики.
Рецензий Юлиан Семенов тоже написал немало — на похвалы не скупился, таланты охотно поддерживал, а если критиковал, то конструктивно, не лишая человека желания писать, а, наоборот, поддерживая.
Отец много выступал — без бумажки, всегда экспромтом, перед самыми разными аудиториями — на заводах, в институтах, на предприятиях, в концертных залах. Успех у него всегда был оглушительный — зрителей он завоевывал сразу и до конца вечера. Харизма? Знания? Обаяние? Актерский талант? Думаю, все сразу. Говорят, что люди, имевшие счастье присутствовать на спектаклях Ф.И. Шаляпина, были разочарованы, слушая позднее его пластинки — голос терял часть своего обаяния и магии. Не знаю, сможет ли бумага передать все то, что отец доносил до своих слушателей, но все-таки привожу некоторые из его выступлений.
Пророческим, иначе не скажешь, стало его последнее выступление — на съезде молодых предпринимателей. В своих размышлениях о российских традициях и поиске «защитника» он кратко, но очень точно вычленил те особенности нашего национального характера, которые неизменно становились причиной политических трагедий и массовых разочарований.
Ольга Семенова
СТАТЬИ
«Правда»
Северный полюс, 1967 год
«ЭВАКУАЦИЯ»
В летной гостинице Хатанги я попал в атмосферу ничем не проявлявшейся, но тем не менее явственно ощутимой тревоги: положение на СП-13 крайне тяжелое, льдину изломало, жизнь зимовщиков в опасности, а погоды нет ни на Полюсе, ни на Большой земле: всюду метет пурга, пришедшая с циклоном из Гренландии. А с этим циклоном наверняка придет и новое торошение, а что такое торошение, представить себе довольно сложно, не столкнувшись с этим явлением воочию. Представьте себе все-таки канонаду из сотни артстволов главного калибра, помножьте это на ломающийся лед, который, наползая, превращаясь в бело-голубую стену, неудержимо прет на вас, снося все на своем пути, представьте стремительно появляющиеся разводья, величиной в километр, — это, пожалуй, и будет приблизительным описанием торошения. Оно смертельно опасно еще и тем, что лед ломает аэродром, и люди остаются в океане, отрезанные от Земли, за многие сотни километров, в зоне недоступности: ни ледоколу сюда не пробиться (а СП-13 уже дрейфовала в Западном полушарии), ни самолету не сесть, ни вертолету не долететь.
И сейчас, здесь, в летной гостинице, когда пришло новое сообщение о торошении на Полюсе, люди очень тревожатся за товарищей, но волнение носит непоказной характер: Арктика — это в первую голову сдержанность. Так же сосредоточенно сражаются в шахматы пилоты и наука, так же сидит за мольбертом Герой Советского Союза пилот Константин Михаленко, присматриваясь к лицам товарищей. Он даже пробует шутить, рассказывая про полярного Василия Теркина, опытнейшего бортмеханика — у него есть своя теория торошения, и объясняется она просто: «земля, понимаешь, круглая, а лед — плоский. Вот когда лед на полюс приносит, он и начинает торошиться, по краям обламывается».
Михаленко заслуживает того, чтобы о нем рассказать поподробнее. Круг интересов этого великолепного пилота радует завидным многообразием: он сам пишет сценарии о ледовой разведке, сам снимает свои фильмы для Центрального телевидения, сам их монтирует; свои новеллы о фронте, о любви, о зимовке в Антарктиде он иллюстрирует своими рисунками. В полет на лед он отправляется с авоськой, в которой лежит альбом с красками, растворимый кофе и книги: путь над океаном долгий, можно успеть перечитать все литературные новинки. Во время отдыха между полетами Константин Фомич уходит с мольбертом на пленер, в стужу, красоту, лед. Арктика — есть Арктика: она прекрасна и в дни весны, когда лед светится изнутри сине-голубым, яростным высверком, а желтый хвост махонького солнца упирается оранжевым столбом своих лучей в черные разводья дымной воды; прекрасна Арктика и в дни зимы, когда в темном небе развешены красно-фиолетовые сполохи Северного сияния, словно занавес в диковинном театре, когда его вот-вот поднимут, и начнется не виданное никем загадочное и феерическое действо. Михаленко много своих живописных работ посвятил Арктике и ее покорителям — они талантливы и пронизаны любовью и к этому краю и к тем, кто рискует вступать с ним в единоборство.
Михаленко неторопливо говорил, продолжая рисовать солнечной арктической ночью, но когда с аэродрома позвонил штурман Алексей Сорокин и сказал, что полюс дает погоду и что бортмеханик Б.Ефимов и пилот М. Агабеков уже готовят самолет к вылету, Константин Фомич, обычно несколько даже медлительный, в мгновенье ока собрался и, подхватив свою авоську с альбомом и красками, чуть не побежал к аэродрому, не дожидаясь высланного за ним автобуса.
Когда Михаленко подходил к аэродрому СП-13 — чудом уцелевшему среди хаоса воды и маленьких, искрошенных льдин, он успел сделать лишний круг и передал по радио ледовую обстановку: какая-никакая, а все-таки помощь товарищам. Обстановка ухудшалась с каждым часом: разводья сделались похожими на реки среди льда, громадились десятиметровые торосы, оставшиеся ледяные поля прошили змеистые, стремительные трещины — сюда в случае чего тоже не сядешь, мала площадка. Михаленко покачал головой и повел самолет на посадку. Усадил он свой Ил-14 артистически, как младенца в коляску, легче, казалось, чем на бетон внуковского аэродрома.
Он забрал вторую партию зимовщиков — только-только перед нами первым сюда прорвался борт М. Васильева. Те, кто оставался на льду до самого последнего рейса, прощались с улетавшим поваром (вес 120 килограмм, отличный товарищ — шутливое прозвище «Заморыш»), давались остальным коллегам шутливые поручения уже снятому со льда приятелю по прозвищу «Глыба» (вес 40 килограмм), и было в этом прощании на искоршенной льдине столько веселости и непоказного верования в благополучный исход всей эвакуации, что можно было только диву даваться. Это ведь Северный полюс, это даже не Антарктида — там все же под ногами материк, а здесь — 3800 метров воды, брось копейку — полчаса будет вниз падать, а то и больше, а лед — полтора метра, сигнальная лампочка тревоги в мозгу горит все время, как тут не крути...
Самолет Михаленко улетел, и на льду СП-13 возле чудом уцелевшего пока аэродрома остались последние зимовщики, отдавшие этому льду год жизни. Они проводили глазами бело-красный самолет, дождались, пока он растворился и исчез в необыкновенно высоком небе, и двинулись через разводья на свой ледяной огрызок.