«Все у нас потонули в бюрократическом "болоте" ведомств. Большой авторитет, ум, рука нужны для повседневной борьбы с этим. Ведомства — говно; декреты — говно. Искать людей, проверять работу — в этом все».
2. Сколько прекрасных особняков — шедевры русской архитектуры — стоят полуразваленные, с облупленной штукатуркой.
А после этого давайте заглянем в ведомства, которые регистрируют иностранные фирмы, готовые начать с нами бизнес. Гостиниц в Москве куда меньше, чем в любом провинциальном городе США. Строим медленно, разгильдяйски. Следовательно, разворачивать работу «смешанных обществ», у которых — по Ленину — нам надо учиться, — негде: в двух комнатах с одним телефоном бизнес не развернешь! Ну а если восстановить все полуразрушенные особняки Москвы, западные партнеры готовы это сделать на свои средства — за право аренды части помещения с ежемесячной выплатой валюты за каждый метр. Тогда и работа закипит, да и столица наша обретет цивилизованный вид. А пока что у нас можно ездить, не страшась сломать автобус или такси, лишь по тем трассам, где ездит правительство. Было бы интересно узнать, как часто московское руководство посещает рабочие районы Москвы, где дороги подобны фронтовым, а магазины — с веселыми витринами, измалеванными показушным изобилием, — напоминают продуктовые морги? Нашим выпускам «Детектив и политика», Бюллетеню «Совершенно секретно» и другим творческим подразделениям Московской штаб-квартиры Международной Ассоциации литераторов, пишущих детективные и политические романы (МАДПР), выделен дом — прекрасный особняк конца восемнадцатого века, который уже многие годы гнил, — безхозный. Иностранные партнеры предлагают: «Мы готовы восстановить особняк, платить вам арендную плату в валюте за тот метраж, который вы выделите под наши нужды, строительные работы закончим за год». (Наши кооператоры вряд ли восстановят особняк и за три года.)
— Субаренда? — грозно вопрошает безликий начальственный дядя. — Не дам, не пущу, не позволю!
— Что ж, пусть особняк, памятник архитектуры, совсем развалится?
— А это нас не касается, закон есть закон.
Какое кощунственное единство двух взаимоисключающих положений в одной фразе!
Как тут не вспомнить Владимира Даля: «Не было б закона, не было б преступника». Впрочем, если исходить из его же, Даля, основополагающего разъяснения, что есть «закон», то мы сразу же заметим противоречие: с одной стороны, это — «предел, поставленный свободе воли или действий», а с другой — «неминучее начало, основание».
Историю править невозможно, в ней и только в ней выражен характер народа, его подвиг и трагедия; коррективы же — наподобие «дополнений» к Конституции США — вносить нужно и должно. Что важнее, «предел» или «неминучее начало?» По-моему, ответ для всех однозначен.
Гниют и рушатся архитектурные памятники Москвы, а «предел, постановленный свободе», мешает сделать Первопрестольную красивейшим городом мира, вернуть человечеству ее прекрасные дома и улицы, — до каких пор будем терпеть ужас бюрократического гнета, когда отменим «предел свободной воле»?!
3. Во время визита Горбачева в Бонн я встретился с моим давним приятелем Питером Бенешем, в прошлом директором крупнейшей газеты «Ди Вельт», заместителем Шпрингера (разошелся с ним круто), статс-секретарем информации в кабинете Коля. Обсуждали мы на этот раз только одну идею: восстановление в Москве Немецкой слободы.
В последний день визита две крупнейшие газеты ФРГ опубликовали развернутые информации об этом нашем проекте. Во время пресс-конференции мне не удалось задать вопрос советскому лидеру об этом уникальном проекте: у ведущего не нашлось для меня времени, а может, какие другие причины помешали тому, чтобы эту сенсацию — с помощью ТВ — сделать общеевропейской.
После пресс-конференции я спросил Горбачева, как он относится к идее создания акционерного общества, которое восстановит в первозданности один из уникальнейших районов Москвы.
— Это было бы историческим событием, — ответил Горбачев.
— Можно рассчитывать на поддержку?
— Бесспорно. Может быть, товарищ Сайкин обратится к изучению такого рода проекта и внесет свои предложения?
(Я, впрочем, с ужасом вспоминаю термины типа «ТЭО», вижу сотни кабинетов, которые придется обойти для получения начальственных закорючек-виз, и мне делается страшно. Не за себя — я старый уже, с возрастом страх теряется — за наших детей, которым мы передаем в наследство Отечество...)
Не хочу уподобляться многочисленным плакальщикам, которые лишь критикуют происходящее. Вношу предложение: создать при Верховном Совете Комиссию (или Подкомиссию) по делам Совместных Предприятий, ибо человек, бюст которого стоит в зале заседаний нашего Парламента, однозначно и категорично требовал от нас учиться работать у зарубежных партнеров, — мы отстали от Запада и Востока (я имею в виду Японию, Южную Корею, Гонконг) не на годы, а на десятилетия. И первым актом такого рода должна быть немедленная и безусловная децентрализация неподвижно-громоздкого, заржавелого «утверждающего механизма», который на деле тормозит развитие экономики, а никак не помогает ей.
4. Хотим мы того или нет, но и строитель, и бюрократ в равной мере считаются людьми работающими.
Я снова обратился к Далю, стараясь понять, в чем же разница между беспомощным бездельем (или — хуже того — саботажем) одних и работой (порою невероятно вялой, апатичной) других.
И потрясло меня то, что понятие «работа», «работник» наш великий ученый выводит от слова «раб, невольник, крепостной, человек, обращенный в собственность ближнего своего, состоящий в полной власти его; рабами писались сами, в унижении своем; в просьбах царям, князьям, даже вельможам, подписывались рабами, рабишками»... Приводит Даль и пословицы: «От работы не будешь богат, а будешь горбат», «Одна работа не кормит». И далее: «Рабочий дом — исправительное, карательное заведение, где присужденные работают под затвором». «Рабочий день — казенный, летний — 12 часов, осенний — 8 и 10, фабричный — от 12 до 14». (Это — для патриархальщиков, которые идеализируют Русь прошлых веков.)
А в каких еще языках, подумал я, понятие работа берет свое начало от «раба», «рабства?!
У англо-американцев «работа» — «уорк, «раб» — «слэйв», ничего общего в корнях нет; у немцев — «арбайт», «раб» — «склав»; у французов — «травай», к понятию «рабства» также никакого отношения не имеет.
Может быть, историки и социологи просчитают эту поразительную версию идентичности «работы» и «рабства», рожденную трагизмом нашей истории? Может быть, общинное желание не дать рабочему человеку получить деньги по конечному труду есть традиция? Может, пришло время всерьез заняться социологическим рассмотрением нашей истории, чтобы до конца понять и провал реформы Сперанского, и яростное противодействие сановников отмене крепостного права, и убийство Столыпина, который решил сделать крестьянина самостоятельным фермером, вольным в своих решениях, — вне приказов управителей и помещиков, всех тех, словом, кто обладал счетами в банках и реальной властью, не зная при этом смысла работы?
Россия всегда жила решением Столицы; местные власти были исполнителями монаршей воли, любой проект замыкался на Санкт-Петербург.
Нам и эта традиция передалась!
Власть народа — власть Советов! Но ведь ни один поселковый Совет не вправе принять решение, не согласовав его и не утвердив с Советом районным, — где же тут власть народа? Или в поселках не народ живет? Где начинается отчет «народа»: с поселкового Совета или с Кремля? Когда мы научимся верить Народу?
Ждать новых заработков? Расписывать в газетах, как прекрасно забастовочные комитеты держали порядок в городах? Верно, наши шахтеры наконец провели реальный раздел между понятием «раб» и «рабочий». Но не лучше ли именно Москве дать поселкам, районам, городам, — не говоря уж о республиках, — полную экономическую самостоятельность? На эксперименты времени нет. Забастовщики показали, что именно они, а не местная власть могут управлять ситуацией.
Неужели этого урока недостаточно? Не пора ли создать по всей стране ассоциации и объединения? Например, шахтеры, металлурги и железнодорожники, — все, что реализовано ими сверх выполняемого госзаказа, идет именно рабочим коллективам, их Советам, — с них и спрос, а не с Москвы.
Управлять экономикой гигантской державы из единого центра невозможно, полагать, что можно вести все планы, соединить их воедино и ждать после этого выхода из экономического тупика, — маниловская утопия. Рынок, оборот, предпринимательство, инициатива на местах, не связанная кандалами нормативных актов, — в этом мне видится надежда на выход из кризиса. Но, увы, «писатель пописывает, читатель почитывает». Решительные и однозначные меры по централизации экономики и придания реальных исполнительных функций местным Советом до сих пор не приняты. Чего ждем?