На деле получилось плохо. Заняв пост министра обороны, маршал Жуков закусил удила. Ему показалось, что теперь «сам черт ему не брат». Мне думается, никогда честолюбие Жукова не было удовлетворено в такой степени, как тогда. Не зная, что моя конфиденциальная беседа стала буквально в тот же день известна Жукову, я старался найти с ним общий язык… Минут 15-20 маршал меня слушал, потом начал демонстративно зевать… и неожиданно задал вопрос, перейдя на другую тему: «Так вы, стало быть, выступали против меня?» Я догадался, о чем идет речь, и буквально повторил мой разговор с Булганиным. Но больше всего меня поразило беззастенчивое заявление, что «это вам так не пройдет». И не прошло».
Жуков сдержал свою угрозу. Хотя перенесший инфаркт Кузнецов еще 26 мая 1955 года подал рапорт с просьбой освободить его от должности заместителя министра обороны и главкома ВМФ по состоянию здоровья, маршал адмирала в почетную отставку не отпустил. В октябре появился подходящий повод: катастрофа линкора «Новороссийск». Вот тогда фактически уже находившегося не у дел Кузнецова (врачи запретили ему на несколько месяцев работать) сняли с поста «за неудовлетворительное руководство Военно-Морскими Силами». А 18 февраля 56-го Николая Герасимовича уволили в отставку, снизив в звании до вице-адмирала.
И с начальником Генштаба маршалом Соколовским у Жукова были постоянные трения, о которых Василий Данилович поведал на пленуме в октябре 57-го. Вероятно, Жуков не мог простить, что в феврале 55-го Соколовский предлагал не его, а Василевского на пост министра обороны.
Личная неприязнь со стороны Жукова стала только одной из причин унизительной отставки Кузнецова. Другой явилось не скрываемая Николаем Герасимовичем в целом положительная оценка личности и деяний Сталина, за которым адмирал готов был признать ошибки, но не преступления. Недаром Кузнецова уволили в дни работы XX съезда партии. Жуков же полностью поддержал антисталинскую кампанию, начатую Хрущевым. По рассказу бывшего командующего Туркестанским военным округом генерала армии Петра Николаевича Лащенко, приводимым писателем Владимиром Карповым, после хрущевского доклада о культе личности в кулуарах съезда «вдруг к нам (группе генералов и маршалов — делегатов съезда. — Б.С.) подошел Жуков, веселый, глаза сияют, и радостно говорит: „Наконец-то эту рябую п… вывели на чистую воду!“… Именно так, я точно помню. Да он и другие, не менее крутые слова говорил про вождя народов».
«Рябая п…» — куда уж круче! Но вот в «Воспоминаниях и размышлениях», даже в первоначальном тексте, маршал отзывался гораздо более мягко: «Сталин не был трусливым человеком…»; «Конечно, ошибки у Сталина, безусловно, были, но их причины нельзя рассматривать изолированно от объективных исторических процессов и явлений…»; «Сталин был волевой человек и, как говорится, „не из трусливого десятка“… После 22 июня 1941 года, почти на протяжении всей войны, Сталин твердо управлял страной, вооруженной борьбой и международными делами». Видно, в период работы над рукописью маршал употреблял образные русские выражения, главным образом, в адрес «друга» Хрущева, так подло отправившего его в отставку.
Правда, в полководческом мастерстве Жуков Сталину отказал:
«Когда… пришлось столкнуться с трудностями войны, мы поняли, что наше мнение по поводу чрезвычайной осведомленности и полководческих качеств Сталина было ошибочным».
Настоящим полководцем Георгий Константинович считал себя самого.
В июле 1955 года на советско-американских переговорах в Женеве в рамках совещания глав правительств СССР, США, Великобритании и Франции произошла последняя встреча Жукова с Эйзенхауэром, ставшим к тому времени президентом США. Чарльз Болен полагал: «Советы захватили с собой старого солдата Жукова, очевидно, в качестве дружеского жеста по отношению к Эйзенхауэру… Жуков был большевик, неуклонно следующий партийной линии, но, в первую очередь, он был русским патриотом. Он верил в независимость армии, и одной из причин его конечного падения стала попытка упразднить систему политических комиссаров. Свойственная ему чистота помыслов резко контрастировала с неискренностью других большевистских вождей. Он проявлял толерантность и даже уважение по отношению к Соединенным Штатам, и я не сомневался, что его привязанность к генералу Эйзенхауэру искренняя, а не вызванная преходящими обстоятельствами».
20 июля маршал и генерал встретились на обеде, который Эйзенхауэр устроил в честь своего советского друга на вилле в окрестностях Женевы. По свидетельству Болена, беседа Эйзенхауэра и Жукова носила, в основном, личный характер: «Два солдата вспоминали войну, особенно ее последние дни. В конце концов они перешли к обсуждению германских дел, и Эйзенхауэр высказал Жукову свое и американского народа глубокое убеждение, что немцы имеют право воссоединиться в едином государстве. Президент, однако, особо подчеркнул, что воссоединение не означает, что немцы могут проводить политику, угрожающую их соседям, или вооружаться с той же целью. Если Советы согласятся на воссоединение, говорил Эйзенхауэр Жукову, то на Германию будут наложены строгие ограничения в военной области. Даже без объединения, доказывал он, в рамках НАТО существуют все виды контроля, способные предотвратить возрождение воинствующего германского национализма. Принимая во внимание новое соотношение сил на континенте, кажется почти невероятным, чтобы Германия была в состоянии, как в начале 40-х, вести войну на два фронта.
Следуя, хотя и достаточно мягко, кремлевской линии, Жуков заявил, что планы западных союзников предоставить немцам свободу действий во многих областях таят в себе целый ряд опасностей. Советские опасения по поводу возможности возрождения германского милитаризма были понятны, принимая во внимание опыт двух мировых войн, но только в самом общем смысле. Русские, и особенно реалисты, вроде Жукова, знали, что Западная Германия не может предпринять военную операцию без благословения со стороны Соединенных Штатов. Страх перед Германией был иллюзией.