были бы мы в каждой третьей прихожей нужны. Если в тени, то с
Плевицкою общее что-то, если на свет, это профиль великой княжны.
Были бы мы неподвластны соблазнам и соли, думали столбиком и
вызывали восторг, феи смешения всех языков укололи, с пальчика
кровь и письмо на «поэзию. орг». С этих ли пор мы по разные стороны
сада, центростремительной силы погрешность, пенал. Бросили здесь,
где тебе ничего и не надо, садик твой мал, и совсем ничего не продал.
26
Будешь теперь цветоводом и конокрадом, будешь следить 27
за
садом в дверной глазок, милые бранятся – только тешатся адом,
ад проявляет терпение, не жесток, не горяч и не холоден, бьют
посуду и за калашным рядом в базарный день пишут: «Нет, я тебя
не забуду, только дорогой кружной возвращаться лень», Будешь
теперь каноническим текстам верен, Сциллу с Харибдой заменишь
большой юлой, памятных дат заоконный поток размерен, ссылки
с айпадов с призывами «Всех долой». Будешь теперь изувером и
оптимистом, личное счастье попробуешь на зубок, хочется снега и
стружки, и в поле чистом без трансформатора свой непременный
ток. Будешь живым и теплым, и столь прекрасен, так что ни в
сказке сказать, ни чужим пером переписать, и мораль выводить из
басен, мысли о Родине слать на аэродром. Будешь один как перст на
большой картине, где неразборчива подпись, вот жил Брюллов, но не
хватает подлинности отныне, красок, холстов и равно удобных слов,
и удалишься от смысла, с версту Коломна, мысли о Родине, виды на
урожай, пишут на стенах: «Печаль моя так огромна, и непонятно –
как хочешь, так выражай».
***
Не соблюдая здесь подобную Schweinerei (сдобная форточка, из
патефона полька), только себя у меня ты не забирай капля по
капле, иначе куда мне столько. Из субаренды память не выкупай
на междустрочия капельками иланга, падает решкой монета в
сливовый pie, падает в форточку из разговоров танго, только себя у
меня ты держи на вес вместе с орешками белочки, и в примете всё,
что давно проиграли на интерес дети – не дети, но, в общем, еще как
дети, из коробков доставали своих жуков, божьих коровок и пряные
караваны, крылья расправил и был для тебя таков, и молочко текло
на картон из раны, и оставался на пальце белесый след «света плюс
коля равно», оставайтесь с нами, камешек-стеклышко, и ничего
здесь нет, алые буквы весенними вечерами нежно выписывать в
свой дорогой блокнот – шифры бельгийские щелкали с полуслова,
он никогда сюда уже не придет, сад-огород, ты жить за него готова,
стряпать учебники и целовать компот, долготерпеть и маятники
Бернулли (словно есть код, который наоборот) ставить в проход,
лишь бы только его вернули, лишь бы его до заутрени удержать, ну
а потом, если можно, и до вечерни, пальцами рану под крылышками
зажать, изображать любовные муки вчерне. Сколько тебе досталось
таких судеб, тальком присыпанных, больно фотогеничных, холмик
традиции или кукушкин хлеб, записей креп и записок в песочке