души из-за пепельниц и седин. Я же пишу тебе, скобки опять теряя
– больше нам нечего, кажется, потерять, как возвращение вспять на
подмостки рая, кожу змеиную нам примерять опять. Что вы едите?
И что вам, совсем не больно душу живую поранить своим ребром?
Детская прелесть и тайнопись своевольна, титры весны предваряет
минутный гром, крестятся, выход ищут и жгут хлопушки, крестятся
снова и платят за свой табльдот, душу живую и чучелко вместо
тушки больше никто за милую не берет. Даждь тебе днесь румянец
и лик прекрасен, волю писать гекзаметром о былом, и в полнолуние
стать героиней басен, и подписать признание – был бы взлом, так бы
держал твою руку над тем каштаном, были в округе высоковольтные
провода, и в возвращении вечном от роду пьяном сердце с изъяном
и кровушка как вода. Зрение выдало всё, что хранится между, что
шепотками и знаками у крыльца, ты попросила: «Нет, принеси
одежду», жало змеиное прятала у лица.
32
***
33
Пить березовый сок, наушничать и креститься, в сорок рифм
нарядиться у зеркала, не дыша, у соленого колобка птица-оборотень-
синица Марьиванна принцесса уездного чардаша отгрызает бочок,
берет в кулачок солому, положишь семечко в почву – вырастет
куст, электричество в каждый дом, только ближе к дому, много
крови и почвы на наше ведерко. Пруст отгрызает второй бочок,
достает фонему, факультет психологии, бабушка и Бергсон, только
в памяти место для капитана Немо, закрываются двери, берет свой
вчерашний сон, не тебя ли я холил здесь и лелеял верно, а ты руку
держала над каждой чужой свечой, да минует нас невозможности
тверди скверна, забирай свое имя, души утвержденный крой, правой
кромки держись, по поребрику до рассвета, туда-сюда, сказки
сказывая, ходи, отроки с пивом горящим узнают Фета, что позади, то,
как милость, и впереди, посередине пустоты и горганцола, красота
мироздания и лебединый стан, больше тебя не заботят проблемы
пола, роман о Розе, лис Рейнард и сын Тристан, морские купания,
веточки сливы и соли, сигналы точного времени, перерыв, все те,
что тебя на осколочки раскололи, склеить после прочтения позабыв.
Ходи туда-сюда, рассказывай миру, куда язык твой грешный тебя
довёл, держали себя в руках, разбивали лиру, потом на себя пеняли
за произвол. Ходи туда-сюда, волос наш так долог, что вечность
можно за пением скоротать, потом тебя достает из коробки Молох
героев спасать, экран закрывает гладь.
***
Не соответствуешь теме разговора, не садишься за стол, куда ни
попросят, посещаешь курсы тарологов, курсы лора, дома с химерами
снегом совсем заносит по самые окна, памяти нет на диске, а от
ненужной здесь не освободиться, и без конца составляешь любые
списки, жизнь коротка – бесполезно взирать на лица помимо себя
и загадывать, кто здесь точно принесет тебе кусок ленинградского
льда, а из нашего окна, где вода проточна, где пейзанская башня
склоняется к нам, тверда и насыщенна смыслами, горек наш хлеб
насущный, в «Баскин-Робинсе» темень египетская и грог, и приходит