***
39
Писали об акушерке и брадобрее, заказывали к лимону мартини
бьянко, алмазный мой венец нельзя ли скорее, в мире весна, а в
подполе такая пьянка, мертв твой Димитрий, куда же мертвее
сроду, а разве мне любить другого по чину, за краденый поцелуй
покупать свободу, нетронутой красоты надевать личину. Мертв твой
Димитрий, приходит к тебе с юлою, вертит ее под окнами до рассвета,
нет, ни за что я всё-таки не открою, я не причесана и не совсем одета,
а полевые цветы, что охапкой носит, вянут охапками там, где весной
сморило. Что перед Богом никто за нас не попросит, я еще днем все
пули заговорила. Так и идет, не помня родства и плоти, каждый
поребрик свинцовыми начиняя, на сообщение «Ваш фельетон в
работе» смотрит забывчиво, и не ведет кривая в город родимый, спит
без последней мысли, в городе спят акмеисты и ничевоки, на пироге
немецкие сливки скисли, всё же, Мари, не будьте ко мне жестоки,
рати святой ответил – останусь с вами, винные ягоды, спирта запасы
ночью, счастье давно пора выгрызать зубами, ягоду тоже пробовать
только волчью. Всё же не будем мы посвящать сонеты разным другим
вещам не в пример друг другу. Бойся данайцев, Мари, не узнаешь, где
ты, так вот хотелось видеть в тебе подругу, что ничего не срослось, аз
и буки-веди – други мои последние до петлицы, гул балалаечный и
под окном медведи, море спокойствия, клюв закрывают птицы.
***
Отвечать за родные пенаты этой ночью никто не хотел, отпускали
лягушек юннаты по особой сыпучести тел, отпускала Юдифь
Олоферна, подарив на прощанье кушак, хоть печаль моя будет
безмерна, что расстались мы как-то вот так – ни кровинки на старом
паркете, ни помады на левом плече, приручили мы тех, что в ответе, и
ходили за ними, в т.ч. чтобы им и тепло, и уютно, и подарки на праздник
труда, все они предают вас и пьют, но к ним еще прикоснешься когда,
чтобы так вот за руку держали и шептали на ушко секрет, здесь
такие откроются дали, никакого секрета здесь нет, чтобы так вот ни
в рифму, ни в строчку, отпущение горше греха, а потом отпусти мою
дочку, что и к рифмам за кровью глуха, и по капле она из бювета,
чтобы все приходили с веслом, есть же милые вотчины где-то и
какой-то особенный дом. Так проходишь вприглядку-вприкуску за
нетонущей тенью мяча, никогда не давай себе спуску, потому что
вода горяча, пар идет, за родные пенаты никому отвечать не дано,
потому остаешься одна ты и ногами не щупаешь дно.
***
Замерзаете в пути вы или пьете ночью клей (эти хеттские мотивы
бедной родины моей), сердцу станет безразлично – Бармаглот
и китоврас, переменчиво-двулична память, греющая вас. И по
зернышку от плоти, и по сердцу без души, никуда вы не уйдете, и
«Ступай и не пиши» не услышите вы, в общем, ни гудка не услыхать,
только ветер в доме отчем будет штору колыхать.
***
Двенадцать пробьет, о тебе каждой клеточкой тела, в твиттер писать,
лазанью свою соля, потом вспоминать, почем здесь была бы “Stella” и
разменять ли в подъезде сто три рубля. Самый сладкий кишмиш мы
не ели с тобою, не выезжали литерным на юга, мало ли в мире Миш –
я тебе открою, ни для кого дорога не дорога. Здесь на обочине ловишь
«Маяк» с обеда, девушка, что вы пьете, а как вас зовут, ласточки
гнёзд навьют, у меня диета, новый магнитик профиль богини Нут на
холодильнике будет смотреться рядом с этим зеленым, где море и